— Коля, не забивай детям голову этой гнилойботвой, — сказал сзади Ладислав. — Никакой связи с локатором, сто разпроверяли. Это, ребята, здешние феномены, которые падкая на сенсации желтаяпресса окрестила НЛО — будто название само по себе что-то объясняет. Случаютсяони часто, исследованиям не поддаются, познавательного интереса не имеют. Такчто можно и дальше спать спокойно. Если будет что-то серьезное — я вас разбужу.

Мы с Патрик переглянулись и пошли обратно — греться. Селипоудобнее, закутались спальником… и уснули мгновенно как выключенные. Ладислав,кстати, рассказал после, что на «медуз» многие так реагируют, особенно припервых встречах. Потом привыкают.

В Калевале мы должны были просто отдохнуть и двинутьсядальше, на северо-запад, но пришлось на сутки задержаться: оказывается,эмчеэсники, тренируясь, развалили нужный нам мостик и теперь сами его умеловосстанавливали. Рудольфыч, который за долгие практики напрактиковался так, чтомог стать почетным председателем Общества детей лейтенанта Шмидта, быстренькодоговорился с администрацией, и нам разрешили переночевать в школе. Там мысвалили вещи и пошли подкреплять здоровье в придорожную столовку нехитройместной пищей. И некие мажоры, с городским снобизмом отказавшие столовке вдоверии ввиду завалявшихся домашних бутербродов, остались в солидном проигрыше.

Пища оказалась простой, но отменной. Столовка — идеальночистой. Порции подавляли.

Толстые и довольные, мы немного пошатались по легендарномупоселку, а потом вернулись в школу. Калевала — это такое место, где если ты неживешь, не работаешь или не приехал специально отдохнуть и порыбачить — топристроить себя трудно. Нет, правда: тут красиво, но интуитивного интерфейса уэтого места нет. Бывают такие квартиры, например, где хозяевам хорошо и удобно,а гостям некуда себя приткнуть. Это потом, вечером, Ладислав сводил нас и вбывший парк, который в тридцатых годах разбили на месте старого кладбища (последождей на танцплощадке или на аллеях нередко находили косточки, а возле купален— черепа), и к сосне Ленрота, под которой тот слушал и записывал «руны» — небуквы древнего алфавита, разумеется, а карельские баллады — они тоже такназывались. От сосны, увы, остался только мертвый ствол…

— Так вот и от всей народной культуры, — вздохнулЛадислав. — Ленрот сетовал, что все приходится собирать по крохам. Теперьсам символ его работы обращается в труху. Наверное, это неизбежно, но все-такижалко. Древняя культура может существовать сейчас только в очень изолированныхсообществах… Вам фамилия Пестов что-то говорит? Эско Пестов?

Мы трое: он, я и Патрик — немного отстали от остальных. Темчто-то рассказывал Рудольфыч.

— Нет, — сказал я.

Патрик пожала плечами.

— Потомок одного из декабристов, после амнистии семьяперебралась в Гельсингфорс, там он и родился где-то в самом концедевятнадцатого века. В финской гражданской войне воевал на стороне большевиков,попал в лагерь, едва выжил. Бежал через границу в Карелию, осел вПетрозаводске. Работал журналистом, писал на финском языке. В тридцатых годахначал собирать карело-финский фольклор. Но не традиционный, а сакральный.Тайный. Принято почему-то считать, что сакральный фольклор — это матерныечастушки. На самом деле матерные частушки — это так, шелуха, внешняя оболочка…Кой-какие отголоски, скажем, русского сакрального фольклора можно найти вдетских страшилках. У карелов есть упоминания о «белых рунах», о «костяныхрунах», но сам я их ни разу не слышал. А вот Пестов якобы нашел три хутора, гдеему согласились «костяные руны» спеть. И он их записал. Перевел. Отвез вЛенинград…

Ему дали десять лет как финскому шпиону, но в сороковомвыпустили — видимо, понадобились переводчики. До начала войны он работал вкакой-то очень странной бригаде, разбиравшейся с трофейными документами — вКандалакше и здесь, в Ухте — тогда это называлось Ухта. В июле сорок первого изПетрозаводска он отправил целый самолет каких-то ящиков, сам остался со своимилюдьми, попал в окружение — и больше о нем ничего не известно. Самолет прилетелв Архангельск, разгрузился — и о грузе тоже ничего не известно…

— Э-э… — сказал я.

— Но что точно уцелело, так это один экземпляр перевода«костяных рун», которые он привез в Ленинград то ли в тридцать пятом, то ли втридцать шестом. Был ли он предусмотрителен выше среднего, или просто верхнеечутье сработало — но одну папочку взял да и подсунул хорошей знакомой, тоже, вобщем, не чуждой нашему общему делу…

— И тут на-ча-лось!.. — зловещим театральнымшепотом произнесла Патрик.

— Можно сказать и так, — кивнул Ладислав. —Правда, у барышни руки до рукописи дошли сильно после войны, и барышня была ужедоктор филологических наук, Татьяна Герасимова, может быть, слышали… или покультурологии она защищалась?., забыл уже. Да и не важно. Короче, вздумалось ейработу Пестова довести до ума и издать, ввести в научный оборот — тем более чторабота была высший класс. И вот тут, как вы говорите, на-ча-лось! —по-моему, с машинистки. Не буду вдаваться в подробности, но едва ли не все, ктоэту рукопись читал, в течение нескольких лет очень мотивированно — никакоймистики, никакого зова или еще чего-нибудь потустороннего — попадали в нашикрая и здесь либо умирали, либо пропадали без вести. Я насчитал одиннадцатьчеловек наверняка и еще двоих сомнительно… то есть они пропали, но не факт, чтов Северной Карелии.

— «Кто в эту книгу посмотрел, тот смерть крылатуюузрел!» — сказала Патрик. — Честертон, «Скандальное происшествие с патеромБрауном». Обожжау.

— Да-да, «Проклятая книга», — согласилсяЛадислав. — Сам долго сомневался. Но…

— А вы сами-то ее читали? — спросил я.

— Да, — сказал он.

— И… давно?

— Порядочно.

— Страшно?

— Уже нет. Привык.

Я вдруг понял, что он не врет.

— Конечно, с какого-то момента речи об издании как-тосами собой прекратились, но несколько экземпляров по личным библиотекамхранятся… в частности, у меня. Так что имейте в виду: если со мной что-тослучится, рукопись перейдет к Брево. И если захотите ознакомиться…

— Нет, — сказал я.

— Ой, — сказала Патрик.

— Я понимаю, во все это трудно поверить… но вы жепомните, например, что было этой ночью на дороге?

Я помнил. Но как сквозь… нет, не сон. Наркоз.

— Тут странные места, — сказал Ладислав черезкакое-то время. — Возможно, что-то и уцелело после ледника… Помните жеосновную фишку «Калевалы»?

— Сампо?

— Да. Этакая волшебная мельничка, которая создает все,включая счастье. Подобные артефакты разбросаны по множеству фольклоров, нотолько здесь, в Карелии, этот артефакт производят, чему есть свидетели.Артефакт эсплуатируется очень долго, постепенно врастает в скалу, охраняется.