Он кивнул, словно ответ его удовлетворил, сделав все ясным ипонятным и не оставив места домыслам. Цири с трудом поднялась, даже не пытаясьнаклониться за седлом и упряжью. Только проверила, есть ли у кобылы сено и овесв колоде, а потом принялась протирать спину и бока лошади пучком соломы.Высогота молча ждал и дождался. Девушка, побледнев как полотно, покачнулась, еепонесло на столб, поддерживавший крышу. Высогота молча подал ей палку.

– Со мной все в порядке. Прости…

– У тебя просто закружилась голова. Ты больна и слаба,как новорожденная. Возвращаемся. Тебе надо лечь.

После захода солнца, проспав несколько часов, Цири вышласнова. Высогота, возвращаясь от реки, натолкнулся на нее около живой изгородииз ежевичных кустов.

– Не отходи слишком далеко от дома, – сказал онрезко. – Во-первых, ты очень ослабла…

– Я чувствую себя лучше.

– Во-вторых, это опасно. Вокруг обширная трясина,бесконечные камыши. Ты не знаешь тропок, можешь заблудиться или утонуть.

– А ты, – она указала на мешочек, который онтащил, – тропки, конечно, знаешь. И даже не очень далеко по ним ходишь,стало быть, болото не очень и велико. Дубишь шкуры, чтобы жить, понятно. УКэльпи, моей кобылы, не переводится овес, а поля тут что-то не видать. Мы едимкур и каши. И хлеб. Настоящий хлеб, не лепешки, что на поду пекут. Хлеба ты оттраппера не получишь. А значит, неподалеку есть деревня.

– Железная логика, – спокойно согласилсяон. – И верно, провизию я получаю в ближнем селе. Самом ближнем, но вовсене близком, лежащем на краю болота. Трясина прилегает к реке. Я обмениваю шкурына пищу, которую мне привозят лодкой, на хлеб, крупу, муку, соль, сыр, иногдакролика или курицу. Порой привозят известия.

Вопроса он не дождался, поэтому продолжал:

– Орава конных за время погони дважды побывала вдеревне. Первый раз предупредили, чтобы тебя не прятать, пригрозили мужикамогнем и мечом, если тебя в селе прихватят. Второй – обещали награду. За то, чтонайдут труп. Твои преследователи убеждены, что ты валяешься мертвая в лесах, вкаком-нибудь яре или лощине.

– И не успокоятся, – проворчала она, – покане отыщут труп. Уж это я знаю хорошо. Им нужно доказательство, что я подохла.Без такого доказательства они не откажутся от поисков. Будут тыркаться всюду. Вконце концов доберутся до тебя.

– Это им очень важно, – заметил Высогота. – Ябы даже сказал, невероятно важно…

Цири стиснула зубы.

– Не бойся. Я уеду прежде, чем они меня найдут. Тебя неподставлю… Не бойся.

– С чего ты взяла, что я боюсь? – пожал онплечами. – Что, у меня есть причина бояться? Сюда не пройдет никто, никтотебя здесь не выследит. Но вот если ты высунешь нос из камышей, то точнопопадешь своим преследователям в лапы.

– Иначе говоря, – гордо вскинула онаголову, – я должна здесь остаться? Это ты хотел сказать?

– Ты не под арестом. Можешь уезжать, когда вздумаешь.Точнее – когда сумеешь. Но можешь остаться и переждать. Любые, даже самыегорячие преследователи остывают. Рано или поздно. Всегда. Можешь поверить. Я вэтом разбираюсь.

Ее зеленые глаза сверкнули, когда она взглянула на него.

– Впрочем, – быстро сказал он, пожимая плечами иуходя от ее взгляда, – поступай, как знаешь. Повторяю, я тебя неудерживаю.

– Однако сегодня, – вздохнула она, – я,пожалуй, не уеду. Слаба я еще. Да и солнце вот-вот зайдет… А я ведь тропок незнаю. Пошли-ка в хату. Озябла я что-то.

– Ты сказал, что я пролежала у тебя шесть суток. Этоверно?

– А зачем мне врать?

– Не кипятись. Я стараюсь подсчитать дни… Я убежала…Меня ранили… в день Эквинокция. Двадцать третьего сентября. Если тыпредпочитаешь считать по-эльфьему, то в последний день Ламмаса.

– Этого не может быть.

– А зачем мне врать? – крикнула она и застонала,схватившись за лицо.

Высогота спокойно глядел на нее.

– Не знаю зачем, – холодно сказал он. – Но якогда-то был лекарем, Цири. Очень давно, но я все еще умею отличить рану,нанесенную десять часов назад, от раны, нанесенной четыре дня назад. Я нашелтебя двадцать седьмого сентября. Значит, ты была ранена двадцать шестого. Натретий день Велена, если предпочитаешь считать по-эльфьему. Через три дня послеЭквинокция.

– Меня ранили в самый Эквинокций.

– Это невозможно, Цири. Ты наверняка напутала даты.

– Наверняка нет. Это у тебя какой-то устаревшийотшельничий календарь.

– Пусть так. А это так уж важно?

– Нет. Абсолютно нет.

* * *

Спустя три дня Высогота снял последние швы. У него были всеоснования быть довольным и гордиться своим делом – линия шва была ровная ичистая, опасаться отметин, оставленных грязью, было нечего. Однако удовольствиеслегка подпортил вид Цири, в угрюмом молчании рассматривавшей шрам в зеркале,которое она поворачивала и так, и этак и безуспешно пыталась прикрыть шрамволосами, зачесывая их на щеку. Шрам уродовал. Факт оставался фактом, и тутникакие парикмахерские ухищрения не помогали. Нечего было пытаться изображатьдело так, будто все выглядит иначе. Красный, толщиной с веревку, помеченныйследами иглы и вмятинами от ниток шрам выглядел чудовищно. Конечно, краснота иследы иглы и ниток могли постепенно – к тому же довольно скоро – исчезнуть.Однако Высогота знал, что никаких шансов на то, что шрам исчезнет вообще иперестанет уродовать лицо, у Цири не было.

Девушка чувствовала себя значительно лучше, но, к удивлениюи удовольствию Высоготы, почему-то вообще больше не заговаривала об отъезде.Выводила из овчарни вороную Кэльпи – Высогота знал, что у нордлингов словом«кэльпи» обозначают морщинца, грозное морское существо, которое, если веритьмолве, способно принимать облик красивейшего жеребца, дельфина и дажеочаровательной женщины, хотя обычно напоминает спутанный клубок трав. Цириседлала кобылу и несколько раз объезжала дворик вокруг хаты. Затем Кэльпивозвращалась в овчарню составить общество козе, а Цири направлялась в хату,дабы составить общество Высоготе. Даже – скорее всего от скуки – помогала емузаниматься шкурами. Когда он сортировал нутрий по размерам и оттенкам, онаразделывала шкурки ондатр вдоль спинки и брюшка, пользуясь при этом введеннойвнутрь шкурки дощечкой. Пальцы у нее были невероятно ловкие.

Именно во время этого занятия и возник у них достаточностранный разговор.