– Куда? – спросила она с отчаянием. – Разве теперь вы можете уйти?!

Зина все еще сжимала его лицо и глядела на него в упор полными смятения глазами. Он видел, как она сама потрясена случившимся с ней, ведь с ее стороны было сделано все, чтобы этого не произошло. Ну, поцеловала его… Больше из жалости, чем из желания, Клим это отлично понимал. Но то, что творилось в ней сейчас, оправдать жалостью было уже невозможно. Как бы ей ни хотелось…

Опустив руки, Зина откинулась на ржавые прутья, даже не подумав, что может испачкать платье. Клим смотрел на подол этого платья, ткань которого отчетливо обрисовывала ее колени, и мечтал, чтобы оно исчезло. Тогда Зина сразу открылась бы ему – свободно и безбоязненно, как было в том сне. Он надеялся увидеть продолжение и этой ночью, и прошлой, но сны были похожи на черное беспамятство.

– Помните «Театр» Моэма? Да что я спрашиваю, конечно, помните… Джулия играть не могла, пока была влюблена. Неужели со мной тоже так будет? Я хочу работать, понимаете? У меня и так все на волоске держится… У меня случались срывы, но из-за такого – никогда!

Клим услышал только одно:

– Вы сказали: влюблена?

– Господи! А как же еще это называется?! – раздраженно воскликнула она. – О боже, Клим! Ну не делайте вы такие счастливые глаза! Что же в этом хорошего? Я уже сейчас ни на что не гожусь!

– Можно я скажу «ты»?

– Нет! Клим, я не могу быть вашей любовницей, понимаете? Просто не могу! Я умею быть только женой.

– Будь! – выкрикнул он и, забыв об осторожности, опять сполз на колени.

– Второй, что ли?! Что мы вообще тут обсуждаем? Мы же чужие люди! Это просто бред какой-то… Еще психиатр называется.

Клим с ужасом обнаружил, что она плачет, и потянулся рукой к ее мокрой щеке, но Зина увернулась.

– Не трогайте вы меня! Встаньте же… Здесь тысяча окон. Клим, как же это с нами случилось? Я не умею с этим бороться… Я просто не знаю, что делать. Я ведь только о вас и думала… Я уже говорила это? Я только и думаю, как хочу, чтоб вы меня поцеловали…

Оттолкнувшись от поросшего грязью пола, Клим наклонился над ней и замер, глотая теплое дыхание. Зина не шевелилась и не говорила ни слова, и он внезапно понял, что она готова сидеть так и ждать приближения его губ хоть целую вечность. Не думая больше о том, что этого просто не может быть, ведь она такая, такая… не думая ни о чем, Клим бережно прикоснулся к ней, чтобы не спугнуть. Он только сейчас почувствовал ее губы как следует, когда внутри него была одна только нежность, и страсть не подгоняла, заставляя терять ощущения.

Клим так и стоял, наклонившись и прикрывая Зину собой, и надеялся, что если Иван и выглянет в окно, то не поймет, кто это. Он продолжал держать Ивана в мыслях, хотя был готов сию секунду публично повторить Зине то, что выкрикнул минуту назад: «Будь моей женой!» Впитывая ее нежность, он делился своей, и ему хотелось терпеть и болезненное напряжение в пояснице, и шум в ушах от прилившей к голове крови, и все другие болезненные проявления того, что молодость осталась позади. Клим готов был терпеть все это, потому что ничего лучше он до сих пор не испытывал.

Одной рукой он держался за проржавевший прут, и из-под его ладони сыпалась металлическая труха. А другую Клим то подносил, то снова уводил от Зининой шеи, так и не посмев коснуться ее. Но расстояние оставалось таким тонким, что он кончиками пальцев ощущал, как под кожей движется, стекая, его собственная жизнь, которую Зина вбирала.

На секунду Клим открыл глаза и увидел, что ее ресницы мелко-мелко дрожат, будто внутри Зины кто-то то ли умирал, то ли рождался… Ему хотелось все знать об этом, но он боялся выпустить ее губы, ведь она могла сразу ускользнуть вся целиком. И уже никогда не вернуться, ведь рано или поздно законы природы одерживают верх, а то, что Клима целовала такая женщина, было против всех законов природы…

Но законы эти вступили в силу даже раньше, чем он надеялся. Зина внезапно вырвалась и, проскользнув под его рукой, соскочила на землю. Едва не упав, Клим схватился за железный прут другой рукой и обернулся, боясь обнаружить, что Зины уже нет. Но она была здесь и не выглядела ни рассерженной, ни испуганной. На ее лице вдруг появилось выражение курсистки, собравшейся бросить бомбу. И Клим сразу понял, что бомба предназначается ему.

– Все, я ухожу! – опередив ее, сказал Клим. – Вы ведь это хотели сказать?

То, что он воспользовался ее же оружием, сразу смутило Зину. Она сморгнула растерянность, но посмотреть на него не решилась и сказала в сторону:

– Так надо.

– Вы думаете, когда человек поступает только так, как надо, это делает его счастливым?

– Конечно, – удивленно ответила она.

– Я всю свою жизнь поступал как надо…

– И я. Разве до сих пор мы оба не были счастливым?

– Вы шутите, наверное? Я и счастье? Это действительно смешно…

Зина произнесла с таким отчаянием, что стало ясно, насколько она сама не верит себе:

– Ну как же! Разве вы не помните, чему нас учили в школе? Главное в жизни – честно выполнять свой долг. Вы порядочны, значит, вы счастливы. Разве это не так?

– Вы и сами знаете, что это не так, – мрачно отозвался Клим. – Я ничему не могу вас научить.

– Что же вы тогда можете? – спросила она со злостью и поморщилась, тотчас поняв, что незаслуженно обижает его.

Но Клим принял ее злость и еще раз спросил себя сам: «А что я могу? Что сделать? Что дать ей? Ничего. Я могу только молиться на нее, но разве этого хватит хоть одной женщине?»

– Мне пора, – оглянувшись на пустые окна, сказала Зина. – Мне…

Она оборвала себя на полуслове, а Климу почему-то показалось, что эти не прозвучавшие слова и есть самые важные. Что они так рвались из нее, что Зина испугалась.

– Господи, – протяжным шепотом произнесла она, – у вас глаза сейчас, как у моего младшего сына, когда я ни за что на него прикрикну… Ну почему у вас такой детский взгляд? Вы же врач… Я всегда думала, что все врачи – законченные циники…

– Вы ведь даже по больницам не ходите, откуда же вам знать врачей?

– Вот и скажите мне как врач, – заупрямилась она, – это что