какой-никакой. Это же наш Никифор! Он работал у нас тысячу лет! Я вообще не представляю дворец без него. Мы же с тобой еще детьми ему за папиросами бегали! За «Беломором»…

Иван жизнерадостно хохотнул:

– Как трогательно! Жаль, я этого не помню… Сплошные слезы и сопли. Ты, Занька, просто народная заступница! Только вот памятник тебе никто не поставит…

– Никифор – не народ. Он почти член семьи. Как же можно с ним так? Ты же сам всегда кричал, что семья – это святое! Аист называется…

– Да, об аистах, – он впился в нее взглядом, чтоб ничего не пропустить. – Я тут почитал о них кое-что… Раз уж Клим пишет для нас такую пьесу. Как ты говоришь… Не врешь? Ладно, не злись…

– И что ты вычитал?

Иван опять насторожился: «Почему таким тоном? С таким презрением… Раньше она так со мной не разговаривала… Черт возьми, неужели он и вправду очаровал ее?! Но чем? Чем? Я ничего в нем не нахожу…»

С трудом вспомнив, о чем хотел сказать, Иван сдержанно ответил:

– В Жоркиной энциклопедии пишут, что белые аисты иногда производят «чистку своих рядов».

– Что это значит? – спросила Зина с тревогой.

– Как что? Они забивают насмерть своих слабых сородичей. Я Никифора не убью, не бойся. Он для этого очень уж слабый…

– Надеюсь, что не убьешь…

Содрогнувшись от ее ледяного тона, он просительно проговорил, подобравшись поближе и погладив ее плечо:

– Может, съездишь сегодня со мной?

Выдержав его взгляд, Зина серьезно ответила:

– Да я бы съездила, только ведь ты опять потащишься в какое-нибудь казино или ночной клуб. Я права?

– Там весело…

– Это уж конечно.

– Занька, я по делу еду! Мне нужно кое-кого повидать, клянусь тебе!

Чуть отступив, чтобы его рука соскользнула, Зина скованно усмехнулась:

– Почему всегда так таинственно: кое-кого?

– А зачем тебе это знать?

– А зачем тогда ты зовешь меня с собой?

– Ты – моя жена, – сказал Иван и замер, ожидая услышать: «Больше не твоя».

Но Зина ответила:

– А я думала, ты и забыл об этом…

– Почему? Тебе чего-то не хватает?

– Не хватало. Тебя, – сказала она и взяла со стола тарелку, будто разговор уже был окончен. Но все же сама и продолжила: – Но этого уже не исправить.

Его губы послушались с трудом:

– О чем это ты говоришь?

– Ты сам знаешь. Тебе нравится твоя жизнь. Твой бизнес. Твои друзья. Я в этот круг не вписываюсь. Я им неинтересна, а они мне противны.

– Я же все делаю ради тебя, – попытался возразить Иван, разом утратив способность убеждать. – Ради нашего театра!

Положив тушеных овощей, Зина поставила тарелку и взяла другую. Не глядя на него, она безразлично сказала:

– Театру это, может, и пригодится. А мне уж точно нет. Когда мы жили только на те деньги, которые ты получаешь как режиссер, а я как твой художественный руководитель, я не чувствовала себя несчастной, уж поверь мне. Мне твои абстрактные миллионы не нужны.

– А детям? – выложил Иван главный козырь.

У нее дрогнуло лицо:

– Детям?

– А то! Ради чего я надрываюсь? Им же учиться надо будет, жить где-то. За один день таких деньжищ не заработаешь. Заранее надо думать.

– Тоня собирается поступать в художественное училище. И поступит! При чем здесь деньги?

Он запальчиво выкрикнул, забыв, что дети могут услышать:

– А жить она по-прежнему будет в одной комнате с двумя братьями? Я не хочу, чтоб она возненавидела меня за то, что я ничего ей не дал!

Наклонив голову, Зина отчетливо проговорила:

– Если ты сядешь в тюрьму, ей уж точно нечем будет гордиться…

Его так и прошили насквозь эти слова:

– С чего это я сяду?! Думай, что несешь!

– С такими-то друзьями? То, о чем ты просил Клима, уже подсудное дело.

– Вот он и струсил, – заметил Иван с презрением и отстраненно подумал, что нисколько не убедителен в своем мальчишеском бахвальстве.

– Просто он чистоплотный человек.

Его опять передернуло:

– Какой?! А я грязный, что ли? Так он тогда говорил, да? Еще и обезьян каких-то приплел…

Она улыбнулась о каким-то оскорбительным сожалением:

– Аист должен быть белым. Но тебе самому этого не хочется.

Сделав последнюю попытку обратить все в шутку, Иван потрепал свои короткие волосы:

– А я белый! Белее некуда.

– Зови детей, – сказала Зина, не поддержав его тон. – Они там Диснея смотрят, не слышали, что ты пришел.

– Занька, ну что с тобой? – опять спросил он потерянным голосом, больше не пытаясь расшевелить ее.

Она аккуратно наполнила последнюю тарелку и, только поставив ее, спросила:

– А разве что-то не так?

– Все так… Кроме тебя.

Протянув руку, Зина настойчиво предложила:

– Потрогай. Я все та же. Из-за чего бы мне стать другой?

– Из-за него, – сказал Иван и не услышал себя.

В ее лице ничто не изменилось, и ему захотелось схватиться за это лицо, смять его пальцами, чтобы изобразить гримасу удивления, ведь если Зина не удивлялась, значит, каждую секунду помнила, кто это – он. Называть имя даже не требовалось…

Когда это уже стало ясно обоим, она все же спросила:

– Из-за кого?

И эта ее откровенная готовность солгать ради того, другого, так резанула Ивана, что он схватился за сердце, которого раньше не чувствовал. Зина шагнула к нему и испуганно заглянула в лицо:

– Ты что?! Господи, ты совсем бледный… Садись. Садись же…

Он послушно опустился на табурет, мгновенно лишившись всей внутренней силы, которой так гордился. Ему было так больно, что воздух приходилось глотать мелко и часто. Раньше Ивана раздражало, когда мать начинала так дышать и все мяла рукой большую, обвисшую грудь. Ему виделось в этом что-то противоестественное: женщина не должна делать этого на глазах у мужчины. А без него тем более. Иван опустил руку и сказал совсем не то, что собирался:

– Это из-за театра? Занька, как бы там ни было… Разве ты сможешь прожить без нашего театра?

Она озадаченно заморгала, присев перед ним и оперевшись о его колени:

– Погоди-погоди, я что-то не вижу связи…

– И не ищи ее! – оборвал он. – Просто скажи – сможешь или нет?

«Если что-то еще способно отрезвить ее, то вот эти слова, – подумал Иван и порадовался своей находчивости. – Она должна знать, что если у меня не будет жены, то у нее не будет театра…»

Но Зина ответила так, что ему стало еще хуже.

– Не знаю, – сказала она, обломив последнюю соломинку. – Я же никогда не пробовала. И потом ты ведь сам намекнул, чтобы я готовилась к уходу…

Они посмотрели друг другу в глаза.