и нарядом не гнушалися, одеваясь, как щеголь и волокита Алеша Попович, в лапотки семи шелков, подковыренные чистым серебром, надевали подсумок черна бархата, на головушку - шапку земли греческой, на плечи - шубу соболиную долгополую. И не только не гнушались, но и за великую честь ставили под видом калики выходить на великие богатырские подвиги, как Михаил Поток Иванович и матерой мужик Илья Муромец, когда шел из Мурома в Киев по такой дороге, по которой никто не прохаживал и не проезживал. Только шел-прошел калика прохожая, прохожая калика волочальная: муница на нем сорочинская, шляпа земли греческой.

Не одними рассказами о своих молодецких похождениях киевского князя они тешили, а утешали его и богатырскими подвигами. Каликой сходил Илья Муромец в самый Царьград, когда прознал, что князя цареградского поганый Издольня в полон взял, Царьград и золотую казну опечатал. Сдынул Муромец шалыгу в девяносто пуд, щелкнул Издольню меж уши, взял его за резвы ноги и зачал помахивать: куда махнет - туда улочки, куда примахнет - переулочки.

Не отошла каличья честь, когда и Христова вера завелась на Святой Руси; взяла она убогих и странных под свою крепкую защиту и сказала определительно и твердо, что это первые и ближние друзья Христовы. В их пользу установились новые обычаи, но прежнего смысла и значения.

Из нищей братии отбирали самых убогих двенадцать человек. Водили их в те же терема княженеские в Великий четверг. Умывал их натруженные походные ноги сам князь стольно киевский, сажал их за столы дубовые и за скатерти браные, сам кормил их и потчивал.

Та же честь не покинула слепых-убогих, когда русская слава из Киева перешла в Москву и перевелась с великих князей на белых царей. Любили калик перехожих чествовать по христианским обычаям; любили слушать их песни и сказания и в Москве, как и в Киеве, по народным примерам и обычаям.

В Москве дошло даже до того, что про старых калик перехожих, потерявших вслед за глазами и ноги, строились особые палаты и убогие принимались в придворный штат и назывались «верховыми богомольцами». Их звали в зимние вечера в государеву комнату рассказывать про все, что они знали или от других слыхали про давно минувшие времена, про подвиги благочестивых людей, от бедного Лазаря и прекрасного Иосифа до Иоасафа

- индейского царевича. Старцы эти и духовные стихи певали, и сказки сказывали, а за все это были у царей в великом почете и милости. У царя Алексея Михайловича они жили даже подле самых царских хором, и когда один из таких (Венедикт Тимофеев) умер в 1669 году, 9 апреля, его отпевали два патриарха, два архимандрита, десять священников, двенадцать дьяконов и без счету певчих и причетников. Сам царь был на погребении и раздавал щедрую милостыню нищим и колодникам в этот день, потом - в третины, девятины, полусорочины и сорочины. Щедро жаловал царь и все отпевавшее духовенство. В верховых нищих не обделял он своей милостию, содержанием и попечением и юродивых, и «слепцов-домрачеев» (умевших в те времена подыгрывать пению былин и старин на струнной гитаре или домре).

Во всяком богатом доме, в таких же пристройках в одно, в два оконца, со стеклянными оконницами и железными затворами, живали те же слепцы-сказочники, за разговорчивость и болтливость свою прозванные особым именем «бахарей» (краснобаев, рассказчиков).

Богачи и белая кость пробавлялись домашними певцами и уберегали, свято храня и холя наемных слепых и убогих; крестьянская бедность, черносошный люд с той же любовью и вниманием относился к проходящим и гулящим базарным старцам. Точно так же бережно сохранили и их через многие века до наших дней и с тем вместе сберегли ту же в них веру.

Пропитывая и обогревая при жизни, простой и бедный русский народ не забывал их и по смерти. Для этого также с древнейших времен существовали в городах божедомки, в деревнях на полях - курганы. Здесь хоронили умерших странных людей и в Семик пели общие и общественные панихиды на мирской счет.

Не подать слепому нищему - тяжкий грех, да и небезопасно: не проклял бы он со зла. А проклятие в известное время (бывает такое в году не один раз) может действовать, имеет силу.

Пробовал бродячих нищих и слепых старцев великий хозяин земли своей Петр Первый пристраивать к местам, чтобы не толкались, не мешали и не напоминали бы царю про старые, немилые ему времена: приказывал монастырям строить богадельни, велел ловить и вязать всякую без разбора нищую братию, писал строгие указы, не один раз их напоминал и повторял

- убогим удалось-таки пережить и это самое тяжелое для них время. Унесли их осторожные ноги: к монастырским стенам их не приковали, а остались они на прежнем положении. Пугливые ушли в раскольничьи скиты еще на пущий почет и на большее обеспечение и безопасность.

Завелись и в раскольничьих местах свои слепцы-певцы, и между ними громче всех прославились тихвинские, которых в Юрьевом монастыре (в Новгороде) любил дарить и слушать сам строгий знаменитый архимандрит Фотий при государе Александре Благословенном.

И нигде их столько не набирается, как в глухих лесных местах по ярмаркам: в Вологодском, в Олонецком краях. В село Шунгу (Повенецкого уезда), вблизи выгорецких скитов, сходилось их на рыбную Благовещенскую и Никольскую ярмарки до десятка артелей: певали и в одиночку, и парами, певали втроем и целыми десятками. Зато уже из этого места, как и из всего Олонецкого края, вывозились самые длинные, старинные и лучшие былины. В Шунге и новики-нищие учились, как в академии, и промышленные архангельские люди-поморы вывезли в свои места много редкостных сказаний (и нам во время поездки на Белое море охотно пели и сказывали эти словоохотливые люди).

Свято место не осталось пусто: число слепых не умалялось, уменьшилось количество знатоков былин. Стали об этом не спуста тужить и жаловаться; приходится уже разыскивать - стали по этой причине поторапливаться. Все же прочее стоит по-старому и обстоит, как говорят, благополучно.

Для примера и доказательств заглянем в разные углы богомольной и сердобольной России.

По Малороссии дид (дидунь, старец) ходит. Во всякую он хату заходит без спросу, когда в ней и нет никого. Берет, что ему попало на глаза, и уходит. Вернется ужо жинка с поля, оглядится, заметит пропажу, скажет: «Певне тут дид був» - и положит на дверь засов от дида. Имеет дед право входить, да и умел во зло употребить доверие, родившееся от старого и доброго обычая.

Умели в Малороссии деды-жебраки выделить артели