Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Среди крепкого подбодряющего смолистого запаха приятно отдохнуть и освежиться дыханием и впечатлениями. Солнышко не везде проникает. Бурелом и густо накиданный валежник успели сохранить достаточно влаги, отзывающейся затхлой сыростью около тех мест, где залегла мшина-мягкая как пух и задерживающая шаги.
Здесь нетвердые на ногах ели успели свалиться, взрыть при падении почву и приподнять ее корнями ровно настолько, чтобы хорошо было зимой приладить на этом месте медведю берлогу.
Вот и согнутый в дугу и свороченный на сторону еловый и сосновый жердняк со сплетенными и спутанными вершинами. Значит, погостил на них около полугода снег и одни верхушки надломил, другие совсем оторвал и сбросил вниз в неодолимую валежную кучу.
Вот и целая неоглядная сосновая роща, холенная по завету угодников и сбереженная; многие сосны помнят основание монастыря и доживают теперь до половины третьей сотни лет. Словом, все для приглядевшихся глаз на своем назначенном месте, и нечем интересоваться; и в этом бору то же спокойное и вечное однообразие, умеющее располагать к спокойствию душевному и быстро переносить в задумчивость. Из этой рощи, говорит предание, рубили угодники те бревна, из которых строили и свою малую келью, и первую малую церковь, до сих пор сохранившуюся.
Среди осыпавшейся густым слоем нетленной хвои, образовавшей скользкую, как паркет, поляну, режется дорога, поддерживаемая колеями проезжих телег и размывными рытвинами от дождей и талого весеннего снега. Тут, у дороги, на проезжем месте, по просеке и на ветру, хвоя уступает и лежит тонким слоем, обнаруживая те площадки, которые невольно срывают замечания:
- Скоро тут гриб завяжется.
- Боровой красный рыжик; ядреный, налитый соком, что человечья кровь, красным. В посоле такой рыжик долго держится и не киснет; станешь его есть - хрустит на зубах. Такой-то и брать весело...
- И сильный: дерет землю и роет хвою и, когда выходит из-под земли, эту самую хвою выносит на шляпке.
- Монастырь здесь набирает гриб многими десятками ушатов на всю зиму, а на стороне грибов не прикупает: хватает своих. Еще и владыке посылает отварных бутылочных, мелконьких, чуть не с булавочную головку.
Поползла дорога под гору, разрытая более глубокими колеями и канавами, на дождливое время скользкая и головоломная; троечники и почта тормозят здесь колеса. Под горой дорога тянется лугом.
На повороте, вправо, стоит часовня и два монаха сидят за сбором. Здесь все кучки богомольцев останавливаются.
Часовня укрывает родник с холодной ключевой водой, обильно скапливаемой в широком срубе.
Один монах надевает ризу и служит молебен угоднику, образ которого среди других находится на видном месте. В углу часовни, в деревянном киоте, помещается во весь рост изваяние из дерева Параскевы Пятницы в старых и подержанных шелковых ризах. Лик святой мученицы - очень древнего и грубого дела и в темном углу с трудом распознается.
- Когда пришел в эту страну угодник, сказывает его житие, на этом месте собирались жители совершать свои поганые требища и идоложертвенные игрища гудением, скаканием, плясанием и всякими богомерзкими действиями. Отсюда женихи умыкали невест и тем порождали семейные междоусобия и кровопролитные побоища. Поселившийся вблизи Божий угодник водрузил здесь крест, освятил воду, которой дотоле приписывалась волшебная сила, исходящая из злого и поганого духа, обитавшего в этой воде. Рассерженные жители изгнали за то святого человека, и когда он по малом времени возвратился сюда, то поселился уже в некотором расстоянии, но все-таки достиг того, что стало то место свято, а те люди уверовали в единого Бога.
- Здесь святой жезлом своим разбил идола Ваала, - толковал по-своему богомольцам монах.
- Здесь же извел он источник, которым попалил огненную жертву.
- А где же посох?
- Черемуховый посох долгое время сохранялся в обители, но ныне взят и унесен, говорят, вместе с чудотворной иконой, писанной самим преподобным, в Москву. Туда, говорят, свозили некогда все, что в каждой русской области было свято и чтимо всеми.
Если святой вызвал из земли источник, давно уже объяснил себе и решил окрестный народ, значит ему надо молиться от засухи, чтобы дождя умолил православному люду. А если ему надо молиться о дожде, то волен он и силен остановить проливные - значит надо молиться ему и о сухой погоде, о вёдре.
С какой жадностью пьют странники холодную и чистую воду, с такою же охотой и готовностью кладут на столик все, что могут: городские - медные и серебряные деньги; деревенские - холст, нитки, пряденую овечью шерсть, домотканое сукно и т. д. Деньги, впрочем, бросают на дно источника. Грязью со дна мажут глаза, которые у редкого не болят, а на этот раз у всех гноятся от пыли: вода почитается святой и целебной от всех болезней, наружных и внутренних.
Уже когда толпы богомольцев перестанут приливать и все пройдут в монастырь, сборщики-монахи прилаженной на длинной палке сеткой станут доставать, как из садка рыбу, брошенные монеты, отчетливо видимые в светлой, как хрусталь, родниковой воде.
Теперь толпы богомольцев все прибывают и длинными вереницами тянутся по всему обширному всполью и по низменности, усаженной на одном краю веселой березовой рощей, за которой открываются огромные луга, уставленные неисчислимым множеством стогов сена, стоящих группами и в одиночку.
Луга оказались поемными, они привели к широкой реке, на берегу которой
- часовня и перевоз.
Думали, что за перевоз надо платить. Бывальцы сказали, что в монастырь монахи перевозят даром. Думали, что часовню можно пройти мимо, с легкой молитвой и попутным крестом. Оказалось, что и у этой часовни сборщики кланяются и рассказывают:
- На это место приходил угодник, когда еще не хотел объявляться миру и жил отшельником в полном уединении. Сюда ночной порой выходил он из подземелья и приносил своего изделия лапотки, точенные из осинового дерева деревянные ложки и чашечки, пещуры из березовой коры: все делал своими ручками. Все это здесь выставлял он и покидал. Приходили благочестивые люди, брали вещи, оставляли кто что мог: