иные деньги, другие из съестного, кто из одежи. Ночью угодник собирал оставленное, а если и ничего не находил, то благодарил Бога за то, что сподобил его поделиться с неимущим. Изделие его ручек хранят в ризнице и выставляют на праздники для желающих ко святым вещам приложиться. Покажут и вам.

По реке ходил дощаник и плавали большие лодки на веслах; монастырь усердствовал богомольцам в такой степени, что вызвал мимолетное замечание:

- Сколь трудятся, а все безвозмездно!

Монахи, гребя веслами и дружно налегая сильными руками и мощными грудями на весла, пели согласно, тихо и дружно: «Спаси, Господи, люди твоя». Берега реки при этом быстро сближались.

В нескольких шагах от речного берега - опять часовня, на этот раз каменная.

- Подавать-то и здесь, поди, надо? - спрашивал робкий голос богомолки-бабы.

- По произволению и усердию, - отвечал богомолец в подряснике.

- А я, батюшка, по дороге-то все уж извела. С чем я и в монастырь-от приду?

- А ты, тетенька, не сумлевайся: все, что позади оставила, в одну кучу сюда пойдет, - отвечал ей «шустрой».

- Ты бы не торопилась: в монастыре другие сборы ждут. Мало несешь - не клади здесь, оставь - там опять понадобится, - утешал ее третий товарищ и спутник.

- Здесь в оно время, - объяснял монах, - один богомолец Богородичен хлебец обронил. Дал ему этот хлебец сам преподобный. Бежала блудящая собака; восхотела тот благословенный хлебец поглотить. И исшел из земли огнь и попалил собаку. Оттого и часовня называется просфоро-чудовой, и то чудо на иконе преподобного изображено. Можете в монастыре в приделе преподобного видеть на иконе его, и у нас в часовне на стене написано.

Подали богомольцы и здесь.

Монастырское предание ушло в народ с тем назидательным оттенком, что, раздавая святые хлебы, угодник заботливо пекся о хлебородии, - стало быть, подобает сугубо молиться ему и о том. А так как, думал народ, от хлебного урожая бывает домашнему скоту хорошо, то следует угоднику молиться и о том, чтобы уродились ягнята, и об избавлении скота от падежа, и о сохранении его от снедения зверей, особенно осенью, на день преставления святого.

Тянулись богатые травяные луга, опять с непочатыми остожьями еще прошлогоднего сена. Сильная трава обещала новый обильный сбор, который кое-где уже начался, обозначаясь серыми с прозеленью копенками, разбросанными кое-где и пока кое-как. Сотни стогов видны были богомольцам в той и другой стороне обширного, неоглядного поемного луга.

- Сена тысячами возов продают, - слышалось в ответ на невольно срывавшиеся замечания и изумление.

- При этом у них лошадей, кажется, больше сотни, а овец и не счесть. Довольно сказать, что овчин не покупают, да еще остается.

- Продают.

- Рогатого скота у них столько же. Вон церковка-то белеется, там скотный двор: сметану пахтают, масло топят.

- Продают.

- Река-то рыбная: заборы ставят, неводом ездят. За большим монастырем озера есть - садки поделаны. Ни рыбы, ни молока, ни яиц не покупают.

- Остатки продают, - слышался все тот же голос, начинавший говорить уже завистливо и с сердцем, но с прежнею убедительностью и твердостью.

- Наградил Господь всяким изобилием!

- У другого богача того нету.

- На нашу деревню хоть бы полстолька: день бы и ночь Бога молили.

- Облопались бы!

- Эки угодья, эки богачества!

- Скоро ли, кормители, до угодника-то добредем: силушка покидает вовсе, - опять поют бабы.

- А ты потрудись! Вон, гляди теперь прямо-то.

Из-за осиновой рощи, так же чищенной, как и березовая, которую по завещанию основателя не рубят без крайности, а отапливают монастырь сучьями и валежником, - из-за всклоченной некрасивой осиновой рощи вырезалась высокая гора. На самой вершине ее засверкали многочисленные кресты монастырских церквей, которых насчитали досужие богомольцы семь. Между ними выделились две колокольни: одна высокая, другая широкая, в четыре пролета. Обозначается главный, холодный собор во имя Спаса с пятью главами и преподобницкая церковь на четыре ската (шатровая), с одной главой, покрашенной голубой краской с золотыми звездами.

Неоглядная каменная белая стена, замыкающая в себе монастырские здания, тянется вниз по склону горы, цепляясь по крутизнам и утопая в зелени монастырской рощи по отлогости.

При виде всего разом открывшегося в поразительной красоте и неожиданности вся масса богомольцев встала на колени и шептала молитвы. Слышались вздохи, оханья, местами всхлипыванья, отрывочные слова молитв с упоминанием имени угодника, Царицы Небесной Казанской, Тихвинской, Неопалимой купины. С горы доносился неясный гул стоустой молвы.

По горе в разнообразных направлениях тянулись густые ряды богомольцев, выступивших из подмонастырской слободы на дорогу в обитель.

Обозначились каменные лавки вблизи монастырских стен и в самых стенах; серая шевелившаяся там же масса народа, гудевшая на тысячу ладов, все сильнее и сильнее по мере приближения к ней. Тянулись приглядные дома монастырской слободы, рассыпавшейся под самой горой, мелькали, поразительно много и часто, вывески питейных домов. Белелась слободская церковь и опять часовни.

Потянулась березовая аллея. Стали попадаться встречные группы.

В одной - слышится громкий, резкий голос монаха, в поучающем тоне обращенный к богомольцу:

- По великому стечению народному благословлено на завтра четыре литургии: две ранних, одна средняя и поздняя в соборе. Ныне два всенощных бдения: одно соборным служением в большом храме, другое -для избранных, по тесноте преподобницкой церкви, у мощей угодника.

Владыко выходить будет ко всенощной в большой собор. Литургию с отцом архимандритом и с благочинным сам совершать будет в большом же соборе, - отвечал монах на вопрос спутника своего.

Говорил он с тем резким выговором, который характерен в духовенстве великорусских губерний как вероятный остаток подражания высшим иерархическим лицам, не так еще давно и в большинстве уроженцам Малороссии и воспитанникам Киевской академии.

Надвигались новые встречные группы с новыми разговорами:

- Ныне ради благообразия и благочиния не благословлено разбивать питейные палатки на ярмарочной площадке: отведены места к реке. Прежние места сданы блинницам.

- Указ о том из консистории вышел, - басил в ответ молодой послушник в колпачке и подряснике, подпоясанном широким кожаным ремнем с железной бляхой.

Толпы до того загустели, что движение впредь новых сильно затруднялось. Проезжая дорога превратилась в пешеходную - и это не помогло.

Встречные телеги и возы двигались взад и вперед, по-видимому без всякой надобности. Крики «Поберегись!» сливались с лошадиным ржанием. Под ногами то и дело шныряли жеребята-стригунцы, увязавшиеся за матерями в поповских и крестьянских телегах.

В одном месте скрипели уже старческими голосами слепцы-странники, уставившись над деревянными