целый час провела у родителей Амелины и говорила с ними и с ней самой. Они, кстати, живут совсем рядом с тобой.

– И что они сказали? – Я все еще злилась на Марту, но уже успела по ней соскучиться.

– Если ты не веришь мне, ты можешь пойти и поговорить с девочкой. Без свидетелей. Она вполне взрослая. Ей четыре года, и она достаточно рациональный человек, уж поверь мне.

– Так она сказала, кто дал ей цветы?

– Да. Подробности я не выяснила, в деталях человек в четыре года вполне может путаться, но в одном она совершенно уверена – цветы дал ей дядя.

– Она точно это помнит?

– Абсолютно. Она может насочинять, что кто-то был в платье принцессы, или воображать, что у нее на голове корона, но дядю от тети отличит наверняка. Железно. Это все, что я хотела сказать, а дальше думай сама. Мне очень плохо из-за этой ситуации, я в жизни не думала, что ты решишь, будто я хочу причинить тебе вред. Ты просто до смерти напугана.

– Спасибо тебе, – сказала я, и мне опять захотелось плакать. – Можно я заеду к тебе завтра?

– Приезжай, – сказала она и положила трубку.

– Мне нужно к Марте, – сказала я вернувшемуся в комнату Марку. – Завтра прямо с утра.

– Вы уже помирились? – Он уселся рядом со мной на диване. – Смотри, что я нашел у тебя там на полу. Как ты можешь разбрасывать такие красивые вещи?

Он протянул мне руку, и карусель в моей голове опять начала набирать обороты. На ладони у Марка лежали четки Аптекаря.

Глава двадцать девятая

1

Господин Лунц появился в приемной в прекрасном настроении. Вот уже несколько дней, как он опять стал прежним, от его нервных припадков не осталось и следа, он снова шутил, работал с неуемной энергией и даже напевал оперные арии, когда ходил по коридорам музея. Сегодня он был в рубашке цвета лососины, которая практически сливалась со здоровым румянцем на его щеках. В руках он нес большой букет красных тюльпанов, и Артемида подумала, что у ее начальника снова запланирована неделовая встреча, но, к ее удивлению, он протянул цветы ей самой, а когда она робко потянулась к букету, рьяно поцеловал ей руку.

– Артемида! – пылко начал господин Лунц. – Это вам! Я прошу вас, простите меня за то, как я вел себя с вами в последнее время! Не держите на меня зла, умоляю. Вы же знаете, как я отношусь к вам, как я ценю вас, моя дорогая! Да что там, ведь вы – мой ангел!

Артемида не могла вымолвить ни слова. Господин Лунц не часто оказывал ей знаки внимания, а сейчас она к тому же не могла прийти в себя после недавней новости. Но она все-таки собралась с силами и сказала, протянув ему распечатку:

– Спасибо. Вы слышали, господин Лунц?

2

Господин Лунц не только слышал. Он видел. Аптекарь оказался прав – он не смог удержаться от соблазна наблюдать собственный триумф. Он привык быть хозяином положения и твердо знал, что поверженный им враг виноват во всем сам – потому что посмел недооценить его, Лунца, посмел считать его простоватым дурачком, над которым можно безнаказанно издеваться. У господина Лунца тоже имелись связи, самые обширные и в самых разных кругах. Ему не стоило большого труда выяснить, в какой именно гостинице поселился Иосиф Шклярский, и даже получить ключ от его номера. Если бы тот отказался впустить его добровольно, Лунц вошел бы сам, без разрешения, но Шклярский недооценивал его и даже предположить не мог, что этот толстый, одышливый, запуганный человек сможет дать ему достойный отпор. Он не видел в нем ни малейшей опасности. Поэтому, когда новый директор музея позвонил своему предшественнику и пригласил встретиться, чтобы отдать деньги и заключить мировую, он только развеселился. Его даже не удивило, что господин Лунц почему-то оказался в холле его гостиницы. Он сам назвал ему свой этаж и номер комнаты, он сам открыл ему дверь.

– Что же случилось, Лунц? Что это ты прискакал ко мне сам? – нараспев говорил Шклярский, усаживаясь в кривобокое гостиничное кресло за обшарпанным журнальным столиком. – Долго скакал? Вспотел небось? Ты уж прости, приходится страдать вот в такой тмутаракани. Живу, как бродяга, ты же помнишь, что я нелегал. И помнишь, по чьей вине? Так что ты собирался мне рассказать? Надеюсь, ты принес деньги?

Господин Лунц спокойно сел в кресло напротив, открыл дорогой кожаный портфель и достал пузатую бутылку коньяка.

– Я принес тебе деньги, – сказал он. – Конечно, принес. Но я хочу заключить с тобой мир. Хотя бы на эти три дня, которые остались, пока доделывают картину. Ты меня просто извел, Иосиф, так больше продолжаться не может. Давай выпьем и не будем держать друг на друга зла. Давай оставим друг друга в покое? Пусть будет мир.

– Какой знатный коньячок. – Шклярский покрутил в руках бутылку. – Значит, прискакал упрашивать меня оставить тебя в покое? – Он встал и принес из ванной два стеклянных стакана с полустертыми от частого использования разноцветными полосками. – А с чего бы мне оставлять тебя в покое, Лунц?

– Потому что осталась всего пара дней. Потому что я сдержал обещание и ты получишь картину. Заберешь свою компенсацию, и, я надеюсь, мы больше никогда не увидимся. Но мне не хочется расставаться врагами. Я не люблю ненависти, Иосиф.

– А я не люблю воров, Лунц, – отрезал Шклярский, сложил на груди руки и уставился на господина Лунца надменным взглядом. – И считаю, что они должны получать по заслугам.

– А сам-то ты чистенький? – спросил Лунц и тут же пожалел об этом, потому что не хотел опускаться до уровня склоки, он и так достаточно нервничал.

– Мы сейчас говорим не обо мне, Лунц. И ты меня за руку не хватал. А у тех, кто хотел схватить меня за руку, у самих руки оказались коротки. Так что разговор сейчас не обо мне, а о тебе. Потому что ты взял мое. И я считаю, что теперь имею полное право на твое.

– Что ты хочешь этим сказать?

– То, что ты слышал, Лунц. Ты решил, я заберу картину и исчезну? Я тоже так думал, но обстоятельства переменились. Я, знаешь ли, познакомился с одной прелестной особой, и она мне настолько понравилась, Лунц, что уезжать совсем расхотелось. Да, кстати, снова хочу похвалить тебя за отменный вкус.

– Не трогай ее, – тихо сказал директор музея изящных искусств. – Я прошу тебя.