— Почему? — задумчиво спросил он.

Пальцы погладили по подбородку и пощекотали за ухом, посылая внезапные мурашки по ставшей чувствительной коже.

— Это все ненадолго, разберусь с семейными делами и уеду в Визию. Если ты мне слишком понравишься, при расставании будет больно.

Я зашмыгала носом. После этих слов перед моими глазами промелькнули лица батюшки, тетушек. И я поняла, что мне УЖЕ будет больно.

Кольцо грусти стянуло грудь, я тяжело вздохнула и украдкой вытерла платочком глаза.

— Значит, ты боишься привыкать… — повторил за мной Виктор и опустил ладонь мне на бедро. Его рука неожиданно ощутилась даже через юбки, стало горячо. — Расскажи, Фира, как тебе наша Заккария? Как Лоусон?

Нас покачивало, я дышала Виктору в ключицу, чувствовала тяжелую руку. Все это было странно и чудесно одновременно.

— Лоусон — хороший город, — с трудом сформулировала я, ловя разбегающиеся мысли.

— Правильно, — сказал он, — умница. Рассказывай дальше.

И мягко, ласково погладил мне второй рукой грудь. Так мы и ехали. Я что-то рассказывала, он слушал, легко касался. Не расстегнул ни одной пуговички, но ноги дрожали от томления.

Когда карета подъехала к нашему дому, Торваль помог спуститься с подножки, удерживая двумя руками, так меня качало.

— Устала, наверное, — смущенно пробормотала я, пытаясь держаться прямо.

— Наверное, — сказал он. Наклонился и глубоко вдохнул где-то у макушки.

Открывающий нам дворецкий Альберт вдруг шумно втянул воздух и замер. Надо как-нибудь сказать Виктору деликатно, что у него слишком сильный одеколон.

— Фира, — сказал Торваль в прихожей, — позволь, я с твоим батюшкой немного поговорю и затем подойду к тебе для магической процедуры.

Развернулся и пошел за указывающим дорогу дворецким. Я тут же присела на стул в полной растерянности. И даже вздрогнула, когда в холл забежала тетя Гвен, запыхавшаяся и раскрасневшаяся.

— Чего сидишь, Фи, — она задергала меня за рукав, — пошли, иначе без нас начнут.

Подобно тайфуну, у которых, как известно, чаще всего женские имена,[20] она потянула меня вверх по лестнице, поднимая юбки почти до бедер и мелькая полосатыми чулками.

— Золотой у тебя характер, девочка, столько событий у нас никогда в доме не было. Одно только забываешь, результатами надо любоваться, чтобы было что обсуждать в старости. И вообще обсуждать. Зачем нужны новости, если о них нельзя поговорить, — пыхтя, бухтела Гвен.

Я бежала за ней скорее по инерции, все еще плохо соображая, что происходит. В коридоре наверху нас встретила подпрыгивающая от нетерпения тетя Клара. Она закрывала ладонью рот и выразительно вращала глазами.

Меня втиснули на узкий балкончик, который, как оказалось, обвивал лабораторию батюшки.

— И что вы предлагаете?

Негромкий голос мистера Бизо был не очень хорошо слышен наверху. Тетушкам пришлось наклоняться, прислоняя ладонь к уху.

— Не предлагаю. Прошу вашего разрешения официально ухаживать за вашей дочерью. Хотел бы поближе с ней познакомиться.

Четкий и уверенный голос Торваля. Я от неожиданности осела на пол, вцепившись в перила балкончика.

Что, интересно, Виктор считает близким знакомством? Наши поездки в карете — это большая дистанция?

Я почему-то начала злиться. Вообще, после поездки в карете Виктор вызывал смутное недовольство.

Мистер Бизо задумчиво постучал карандашом и оттянул галстучный узел.

— И как отреагировала Фиона? — осторожно спросил он.

— Мисс Бизо сообщила, что со временем планирует вернуться в Визию. Но у меня есть неплохие аргументы.

Я даже попятилась от сверкнувших в мою сторону двух пар глаз. Тети выпрямились, посмотрев на меня очень внимательно. Не так я хотела, чтобы они узнали о моих планах отъезда. Откровенно говоря, если бы не мои обязательства в том мире, я бы всерьез начала рассматривать возможность остаться Бизо.

Батюшка внизу откашлялся и еще тише сообщил:

— Что ж, я поддержу любое решение дочери. Вы и курсе, что разрешения поухаживать за Фионой испросил и мистер Франц Хофф?

— Когда я вступаю в игру, остальных игроков можно уже не рассматривать, — уверенно заявил Торваль. — Мистер Хофф — просто человек.

Я даже задохнулась от возмущения. Поднялась на ноги и, взметнув юбками, ушла с балкона. Значит, «просто человек»…

Этот мужлан все наше знакомство заявлял, что не рассматривает меня серьезно. И когда мы наконец стали лучше понимать один другого, да что там, когда мне показалось, что мы стали близки… Он разговаривает о наших отношениях не со мной, а с моим отцом. А я совершенно не собиралась беспокоить отца своими интрижками. Тем более почему он спрашивает разрешение на ухаживание у него?

Девочки и в этом мире не имеют собственного мнения?

Виктор решил, что я буду послушна воле отца?

При этом к людям волк по-прежнему относится как к второму сорту. Кто я для него теперь — женщина-человек, к которой его явно тянет, при всем этом полезна для решения проблем со зверем, но с которой не имеет смысла считаться?

Я почти бежала в гостиную, где обычно переливала магию в Торваля. Накопленная энергия бурлила, как у закипающего чайника с готовой сорваться крышкой.

— Та-та-та, — сказал при виде меня Дух, разлегшийся на ковре. — Хочешь сразу товар лицом показать?

— Что? — изумилась я, не понимая вопроса.

— Ну, приличные девочки свое умение скандалить показывают всегда после брака, а не до, — промурчал кот. — Характер у тебя, Фира, прямо скажем, не для счастливых отношений, с тобой бизнес иметь хорошо, а не детей. Посмотри в зеркало: мордаха красная, волосы всклокоченные, по глазам видно — одни гадости на языке. Ведьма как есть.

Положим, волосы мне кое-кто в карете растрепал. И характер не только у меня не сахар, у Виктора он еще хуже.

— Я детей с Торвалем не планирую, — сквозь зубы сообщила я. — Пусть помечтает.

— Незапланированные дети — тоже дети, им еще больше любви и заботы требуется, — строго сообщил кот. — А что, Торваль уже предложение сделал?

— Спросил у батюшки разрешения официально ухаживать. Вот Хофф — тот у меня спросил, а этот… Но тебе не понять, незапланированный ты кот.

И я нервно прошлась по комнате. Хорошо, что комната была экранирована, защищена от магии, потому что я буквально потрескивала. Надо же, знала, что Торваль не уважает женщин, но раньше было все равно, а сейчас — больно.