как дамы переобувались, как пахло фиксатуаром для усов, как грели озябшие руки у печки, как играли картину из жизни Петербурга, до которого от Пудожа пятьдесят или даже сто световых лет…

Между прочим, Харузина в своих заметках о Пудоже пишет, что в Пудожском уезде аборигены так полюбили кофе, «что некоторые бедные семьи ходят под окнами, собирают подаяние и, собрав копеек шестьдесят или восемьдесят, удовлетворяют прежде всего свои потребности в кофе. Некоторые даже просто просят: Подайте ради Христа на кофе…». Значит, все же не сто световых лет, а не более пятидесяти.

Вообще не хотелось бы, чтобы у читателя создалось впечатление, что Пудож был медвежьим углом51. В конце 1890-х годов в смете городских расходов стали предусматривать расходы на подписку газет и журналов, на содержание телефона, на керосиновое освещение. Если раньше власти оплачивали квартиру повивальной бабке, то теперь вместо нее была акушерка с медицинским образованием. В самом начале двадцатого века в Пудоже появился общественный сад, на содержание которого отпускалось тридцать рублей в год. Тогда же в Пудоже заработала первая частная телефонная сеть, в которой было полтора десятка абонентов. К началу Первой мировой войны количество абонентов выросло в полтора раза. Телефоны стояли в аптеке, больнице, в домах уездного исправника, начальника пожарной дружины, у председателя земской управы и, конечно, у Николая Александровича Базегского. Даже в уезде имелось шесть переговорных абонентских пунктов. В 1903-м были напечатаны первые копеечные марки Пудожской земской почты. К 1912 году почта приходила уже целых четыре раза в неделю. В городе было три училища (высшее начальное, приходское одноклассное и приходское двухклассное), общество потребителей, меблированные комнаты при чайной общества трезвости, три страховых общества, общество правильной охоты… Правильные охотники провели одно заседание и больше никогда не собирались. Правда, в соседней Вытегре уже работали городской общественный банк, ломбард и образовалось общество любителей музыкального искусства, а в Каргополе и вовсе – общество распространения культуры и потребления овощей среди населения Олонецкой губернии, зато в Пудоже в 1916 году появилась городская фотография Петра Федоровича Пахомова. Правилами, которыми должен был руководствоваться владелец этого фотоателье, запрещалось фотографировать «лица, пересылаемые под стражей или надзором». Их нельзя было даже пускать внутрь заведения.

Траурные повязки с красной каймой

Что касается ссыльных, то их в Пудоже было более чем достаточно. Первыми ссыльными, как и во многих провинциальных городках северных губерний, были поляки, которых сюда ссылали при Николае Первом в 1830-х годах после подавления Польского восстания. В скобках заметим, что в Олонецкую губернию ссылали тех, чья вина не была очень серьезной. Тех, чья вина была серьезной, ждали каторга или ссылка в сибирские губернии. Вера Николаевна Харузина пишет в своих записках: «Было время, когда Пудож был почти буквально наводнен ссыльными поляками. Между ними было много людей состоятельных; жизнь они вели на широкую ногу, устраивали балы и концерты. Городу жилось весело с этими невольными гостями». Не ссыльные, а какой-то гусарский полк, ей-богу.

Мало-помалу почти все поляки разъехались – у кого-то истек срок ссылки, а кто-то попал под амнистию, объявленную перед коронацией Александра Второго. В 1860-х годах ссыльных в Олонецкой губернии снова прибавилось – только в Пудоже их было пять человек. Снова приехали поляки, но уже те, кого сослали после восстания в 1863 году. В 1870-е появились народники. Эти балов и концертов не устраивали. Им от государства полагалось пособие от двух до шести рублей в месяц. На эти деньги умереть с голоду легко, а вот выжить очень трудно. В Пудоже работы не было практически никакой – своих рабочих рук было в избытке. Оставались лесопилки, но работа там была тяжелой, опасной и к тому же сезонной. Подрядиться кому-нибудь наколоть дров за рубль или полтора считалось большой удачей. К лету 1879 года в Пудоже уже проживала целая колония ссыльных – двадцать шесть человек, среди которых были три католических ксендза и пять столичных рабочих, сосланных «за распространение преступной пропаганды среди рабочих».

Как раз в это самое время вышел приказ министра внутренних дел, запрещающий ссыльным отлучаться за черту города. Одна из ссыльных, Эвелина Улановская, уговорилась с двумя подругами в знак протеста против этого приказа устроить загородную прогулку. Сели они в лодку и поплыли по Водле за грибами. Как только они набрали грибов, их арестовала инвалидная команда, посланная за беглянками уездным исправником. То есть сначала произошло сражение между тремя отважными революционерками и инвалидной командой – девушки забросали служителей правопорядка собранными грибами (времена были настолько вегетарианскими, что в полицию бросались грибами), а уж потом их арестовали, посадили в лодку и вернули в Пудож. В городе их приключения не кончились – группа ссыльных попыталась отбить их у инвалидной команды. Тогда вызвали солдат, и девушек вместе с частью их освободителей снова арестовали. Кончилось все для ссыльных не так весело, как начиналось – Эвелина Улановская уехала в новую ссылку в Вятскую губернию, один из освобождавших девушек ссыльных поехал в Архангельскую губернию, а другой – в Восточную Сибирь. Всю эту историю сами ссыльные стали называть «грибным бунтом». И еще. Улановская вела обширную переписку с писателем Короленко и стала прототипом ссыльной Морозовой в его очерке «Чудная». Современному читателю это ни о чем не говорит, поскольку он, скорее всего, не читал этого очерка, да и самого писателя Короленко вряд ли вспомнит, но… Пудож – не столица и даже не Петрозаводск – сюда не ссылали прототипов ни Анны Карениной, ни Андрея Болконского, ни даже Каштанки.

Одно время в Пудоже образовался даже народнический кружок, которым руководил Павел Князевский, сосланный после грибного бунта в Архангельскую губернию.

На смену народникам в начале двадцатого века пришли (вернее, их прислали) ссыльные социал-демократы, организовавшие в 1903 году в Пудоже свой кружок. Эти чтением запрещенных стихов Некрасова не ограничивались и стали куда активнее народников привлекать местное население к своей работе. Членами кружка были и учителя, и местные служащие, и портной. Был у них свой человек в уездной больнице – фельдшер Тушовская, которая, вместе с еще одним членом кружка, читала выздоравливающим крестьянам нелегальную литературу и вела разговоры с ними на политические темы. Один из крестьян так наслушался большевистских прокламаций и разговоров, что по выходе из больницы стал вести антирелигиозную пропаганду и распространять нелегальную литературу, которой его предусмотрительно снабдили в больнице агитаторы. Другой крестьянин стал говорить… Через год кружок власти ликвидировали, и еще через год… прислали в Пудож новую партию ссыльных, которые устроили в Пудоже первую политическую демонстрацию –