Вечером того же дня Бек обсуждал с британским послом, как реализовать сделанное им на прошлой неделе предложение о принятии общей декларации, когда принесли телеграмму из Лондона. Посол зачитал заверения Чемберлена. Бек принял их «между двумя щелчками по сигарете». Два щелчка – и британским гренадерам предстояло отправиться на смерть за Данциг. Два щелчка – и призрачная великая Польша, созданная в 1919 г., подписала себе смертный приговор. Гарантии были безусловными: только поляки должны были решать, когда к ним прибегнуть. Британцы не могли больше настаивать на уступках по Данцигу, равно как и призывать Польшу к сотрудничеству с Советской Россией. На Западе Германию и Россию считали равно враждебными силами, диктаторскими по методам управления, безжалостными в средствах. Однако с этого момента мир держался на предположении, что и Гитлер, и большевики окажутся благоразумнее и осторожнее Чемберлена: что Гитлер по-прежнему будет терпеть в Данциге ситуацию, которая уже давно казалась неприемлемой большинству англичан, и что Советская Россия не откажется от сотрудничества на условиях вопиющего неравенства. Эти предположения вряд ли могли оправдаться.

Британская политика основывалась и на другом предположении: что Франция безропотно последует за Британией, куда бы та ее ни повела. На самом деле заверения от 30 марта передали Беку от имени не только Великобритании, но и Франции, причем еще до консультаций с французами. Тем ничего не оставалось, кроме как согласиться, хотя они сердито отметили, что, по их мнению, Польше не угрожает непосредственная опасность. Что ж, у них были причины для недовольства. У Британии не имелось никакой практической возможности исполнить свое обещание; это были просто слова. На практике Британия от имени Франции заверила Польшу, что Франция не отступится от союза с ней, как она отступилась от союза с Чехословакией. Однако французы располагали достоверной информацией, которая заставляла их сомневаться в боеспособности польской армии; к тому же они не чувствовали особых моральных обязательств перед Польшей, учитывая ту роль, которую та сыграла в разделе Чехословакии. Два щелчка Бека решили и этот вопрос. В сентябре 1939 г. Франции предстояло вступить в войну за тень своего былого величия – величия, которым в реальности она пожертвовала в Мюнхене годом ранее.

Не успели британцы принять на себя это обязательство, как осознали его недостатки: они не поставили полякам условия проявить благоразумие в вопросе о Данциге; не взяли с Польши обещания поддержать Румынию; покончили с любым шансом на сотрудничество Польши с Советской Россией. В первых числах апреля Бек должен был приехать в Лондон, и британцы решили тогда и устранить эти проблемы. Такие надежды не оправдались. Бек, не дрогнув, возражал Гитлеру; вряд ли он поддался бы на мягкие увещевания Чемберлена и Галифакса. Со свойственным ему «великодержавным» высокомерием он выразил готовность превратить одностороннюю британскую гарантию в пакт о взаимопомощи – «единственную форму, которую примет любая уважающая себя страна». В остальных вопросах он упрямо стоял на своем. Он «не видит никаких признаков опасных силовых действий со стороны Германии»; «никаких переговоров по поводу Данцига не ведется»; «германское правительство никогда не оспаривало польских прав на Данциг, а недавно и подтвердило их»; «если бы он руководствовался заявлениями самих немцев, то сказал бы, что самым серьезным из всех является колониальный вопрос». Собственно, он как бы намекал, что, соглашаясь на союз, Польша оказывает Великобритании услугу. Но союз этот, настаивал он, должен быть исключительным для обеих сторон; о «мирном фронте» и коллективной безопасности теперь не могло быть и речи. Распространять соглашение на Румынию было очень опасно. Это привело бы Венгрию в объятия Германии, а «в случае конфликта между Польшей и Германией помощь, которую Польша могла бы ожидать от Румынии, была бы весьма незначительной». Еще более категорично Бек был настроен против любых связей с Советской Россией. «Для Польши невозможны две вещи, а именно: поставить свою политику в зависимость от Берлина или от Москвы… Любой пакт о взаимопомощи между Польшей и Советской Россией вызвал бы немедленную враждебную реакцию Берлина и, вероятно, приблизил бы начало конфликта». Если британцы того желают, они вольны вести переговоры с Советской Россией и могут даже взять на себя обязательства по отношению к ней. «Эти обязательства ни в коем случае не расширили бы круг обязательств, взятых на себя Польшей»{28}.

Чемберлен и Галифакс выслушали это виртуозное выступление почти без возражений. Заявления Бека не вызвали той скептической критики, которой ранее подвергались заявления Даладье. Не было ни попыток поставить под сомнение могущество Польши, ни напоминаний о пользе примирительного подхода. Ложная тревога 30 марта заставила британское правительство поспешить с предоставлением гарантий Польше. Теперь Бек мог диктовать свои условия, и он воспользовался этим преимуществом сполна. Польша не присоединилась к «мирному фронту». Она не пообещала поддержать Румынию и фактически наложила вето на сближение с Советской Россией. Британцам не дали возможности выступить посредниками в вопросе о Данциге. Англо-польский альянс должен был стать обособленным начинанием, не имеющим ни других членов, кроме Франции, ни какой-либо целесообразности в общеевропейском контексте. Бек не считал, что Польше грозит опасность со стороны Германии; он просто хотел укрепить свои позиции в переговорах по Данцигу. Англичанам не было дела до Данцига, а если и было, то их симпатии в этом вопросе были на стороне Германии. Они собирались сделать лишь некий туманный и великодушный жест с целью умерить темпы продвижения Германии. У них оставалась единственная крохотная лазейка: англо-польский союз пока что был временным – «формальное соглашение» еще не был заключено, высказывались пожелания о привлечении к нему других стран, в том числе и Советской России. В реальности, однако, никакой лазейки не существовало; Бек волен был закрыть ее по своему усмотрению. Британское правительство оказалось в ловушке не столько из-за гарантий, выданных Польше, сколько из-за прежних своих отношений с Чехословакией. С ней они пошли на уступки; по отношению к ней они не выполнили своих обещаний. Если они хотели сохранить хоть какое-то уважение мирового сообщества и собственного народа, они не могли снова отказаться от данного слова. Шансы на успех в войне теперь, вероятно, были ниже, а немецкая позиция в отношении Данцига – сильнее, чем в отношении территорий судетских немцев. Но все это не имело значения. Британское правительство приняло решение сопротивляться. Бек пожинал то, что посеял Бенеш.

Глава 10

Война нервов

Англо-польский союз стал настоящей революцией на международной арене. Всего за три года до этого британцы впервые взяли на себя обязательства перед континентальной державой в мирное время, вступив в альянс с Францией. Тогда они подчеркивали, что он должен быть единственным в своем роде, действовать только в Западной Европе и преследовать исключительно оборонительные цели. Теперь же они решились на союз со страной, расположенной далеко в Восточной Европе; страной, которая буквально до вчерашнего дня считалась не стоящей костей ни единого британского гренадера. Политика других держав менялась под воздействием этого поразительного нового факта. Немцы планировали разрушить англо-польский союз; русские – использовать его в своих интересах. Французы и итальянцы пребывали в ужасе от последствий, которыми он им грозил, и безуспешно искали пути спасения. Европа гудела от дипломатической активности, а Лондон был ее центром. Британия, не планируя того, сделала Данциг решающим вопросом 1939 г., как в 1938 г., после более глубоких раздумий, поступила с вопросом о судетских немцах – правда, с одним отличием. Судетский вопрос ставился перед чехами и французами. Это от них требовалось либо пойти на уступки, либо навлечь на себя угрозу войны. В 1939 г. выбор между сопротивлением и умиротворением стоял уже перед самими британцами. Британские министры предпочитали второй вариант. Они по-прежнему оставались миролюбивыми деятелями, рукоплескавшими Мюнхенскому соглашению. Им по-прежнему была ненавистна перспектива войны, они по-прежнему надеялись найти выход из положения посредством переговоров. Более того, с учетом нарастающего давления со стороны Японии на Дальнем Востоке у них все чаще возникало желание повернуться к Европе спиной. Кроме того, занимая жесткую позицию в вопросе о Данциге, они становились на особенно зыбкую почву. Данциг был самой обоснованной из немецких претензий: город, населенный одними немцами, которые, очевидно, желали вернуться в состав рейха и которых Гитлер и сам с трудом сдерживал. Решение проблемы тоже представлялось необычайно простым. Галифакс всегда неустанно предлагал вернуть Данциг под суверенитет Германии,