представлявшая собой единый монолит, превратилась в шкатулку с крышкой. Крышка приподнялась на петлях. Я думала, внутри шкатулка тоже будет золотой, но она оказалась обита розовым деревом, отполированным до блеска. Чем дольше я смотрела на эту обивку, тем сильнее этот цвет напоминал мне мясо – переливающееся зловещим радужным блеском красное мясо из кулинарии.

– Я люблю тебя, – сказала я, – и не позволю, чтобы ты из-за этого себя уничтожила.

Мой голос шел словно издалека; я хотела произнести слова утешения, но она меня, кажется, не слышала.

– Я люблю тебя, – повторила я.

И произнесла заклинание.

Я слышала его один раз – на Максвелл-стрит в шестнадцать лет. Тогда я его записала, но через пару месяцев запомнила и сожгла бумажку. Оно навек отпечаталось в моей памяти, как детский телефонный номер Фи, как песенка из рекламы «Империи ковров» и выражение лица Роба, когда я сказала ему, что беременна первенцем.

Первую половину ритуала мной двигала ярость. Потом – страх, что я использую магию для вмешательства в сознание своего ребенка; я боялась, что, если остановлюсь, могу вызвать необратимые повреждения мозга.

Не хочу забирать ее память целиком, – сказала я шкатулке. – Возьми только память о магии. Обо всем ужасном и опасном, что связано с ней.

Но любой важный магический ритуал таит опасность. Не бывает чистой магии, вся магия отравлена, искажена и содержит какие-то примеси. А шкатулка эта была предметом из арсенала фей. Я должна была знать, что с феями связываться себе дороже.

Айви все еще смотрела на шкатулку, когда я произнесла последний колючий слог заклинания.

– Что это… – заговорила она, потом замолчала и взглянула на меня испуганными глазами. – Мам? – прошептала она.

– Все хорошо. – Я вся дрожала. – Я здесь.

В какой-то момент – я в этом уверена, – она догадалась, что я сделала, и пронзила меня взглядом, который я запомнила на всю жизнь. Потом замерла, прижимая к груди открытую шкатулку, похожую на разинутую пасть. Тело ее задергалось и продолжало дергаться, словно каждое воспоминание выдергивали с корнем, как сорняк.

Смотреть на это было ужасно. Так ужасно, что я перенесла ее на кровать и накрыла ее тело своим. Она извивалась подо мной, не издавая ни звука.

Я смотрела в ее пустое лицо и вспоминала, как мы рисовали картинки пальцами в пелене льющегося дождя. Как она вскрикнула от отвращения, научившись делать вонючее заклинание от прыщей, которому Фи ее научила, когда ей было одиннадцать. Как плакала, когда накануне шестого класса хотела с помощью магии сделать волосы розовыми, а те окрасились в ярко-оранжевый цвет. Как она тихо бродила рядом со мной по футбольному полю в день летнего солнцестояния, когда мы собирали цветы, о которых было известно лишь нам двоим – цветы, распускавшиеся, когда небо светлело и солнце показывало свой лик. Воспоминания вспыхивали и меркли. Теперь они принадлежали только мне.

Дьявольская шкатулка захлопнулась. Стыки затянулись, а Айви уснула. Ее грудь медленно и мерно вздымалась, веки были гладкими, как замша. Влажная прядь рыжих волос обвилась вокруг шеи, как пуповина. Я хотела прилечь с ней рядом, но мне стало не по себе, и я отодвинулась. Ласково собрала ее волосы и положила рядом с ней на подушку; укрыла ее одеялом.

Роб сидел на лестнице у двери в ее комнату и сонно моргал.

– Привет, – прошептал он, протянул руку и коснулся моего бедра. – Заложница сопротивлялась?

Вина тяжестью легла на сердце. Засела между зубов, как капсула с цианидом.

– Все кончено, – сказала я, проскользнула мимо него вниз по лестнице и легла на диван, где до утра пролежала, не сомкнув глаз.

* * *

В шесть утра я постучалась в дверь к Фи. Та увидела меня, тихо выругалась и пригласила в дом.

Фи всегда была моим зеркалом, всегда сообщала, не зашла ли я слишком далеко, не слишком ли нетерпеливой была и жестокой. Когда я ей все рассказала, ее лицо обмякло, как у мертвеца, руки застыли на столе.

– А Роб что сказал?

Я покачала головой.

Фи закрыла глаза.

– Возвращайся домой, к мужу. Возвращайся к дочери, которую ты… – Ее лицо пронзила судорога. – Ступай домой, Дана.

* * *

Когда я вошла, Роб заваривал кофе. Перед уходом я заглянула к Айви; та все еще спала, не бледная, сердце билось ровно. И все же я замешкалась у лестницы и поглядела на дверь ее комнаты.

Роб возился на кухне.

– Привет, – поздоровался он спокойно. – Что происходит? – Он был раздражен, не выспался, но по-прежнему говорил со мной, как будто я – это я, как будто он знал меня, и я укуталась в это чувство, как в теплое пальто. В последний раз. Больше он никогда так на меня не посмотрит.

Я заговорила. Я говорила, не сводя глаз с окна и неповоротливой мухи, что билась в его верхнем углу. Лишь закончив свой рассказ, я снова посмотрела на Роба.

Тот и раньше смотрел на меня растерянно, устало и даже с отвращением. Но никогда еще эти три чувства не сочетались в его взгляде, смешиваясь во что-то, сильно напоминающее ненависть.

– Ты со мной разведешься? – спросила я.

Он отшатнулся, точно я была грязной. Он смотрел на меня будто издалека. Позже он извинился за свое поведение, а через несколько месяцев даже отрицал, что произнес тогда эти слова, но он их произнес.

– Нет, конечно. Ведь если я уйду, дети останутся с тобой.

* * *

Казалось бы, надо просто открыть шкатулку. Вернуть все, что было украдено.

– Не трогай эту шкатулку. – Голос Фи потрескивал в трубке; связь была плохая. – Понимаю, искушение велико, но нельзя просто отменить заклятие.

– Почему? Ты что-то узнала?

– Это же логично, – отрезала она. – Она еще юна, мозг пластичен. Если повезет, с ней все будет в порядке… лишится пары воспоминаний, только и всего. Но нельзя заливать в нее такое количество информации разом.

– А когда будет можно? Долго ждать?

– У магии нет руководства по применению, Дана. А Роб что говорит?

– Он меня ненавидит.

Она вздохнула.

– Я уже у магазина. Побудь сегодня дома, понаблюдай за последствиями. Я вечером зайду.

* * *

В гнетущей тишине мы ждали, когда проснется наша дочь. Наконец услышали скрип половицы в коридоре, шум воды в туалете. Она спустилась по лестнице, напевая себе под нос. Зашла, увидела, как мы сидим за столом неподвижно, как истуканы, присмотрелась.

– Ой. Что это с вами?

Роб встал и крепко ее обнял.

– Все нормально, – неубедительно ответил он.

– Пап, – пробормотала она, пытаясь высвободиться из его объятий. – Пап! – Потом смекнула, что можно воспользоваться ситуацией: – А может, сходим в «Уокер Броз»? Я хочу голландский блинчик.