и разительно отличается от всего остального цикла; фигура Сергия здесь лишь одна из многих в густонаселенном пространстве картины, где поднятые пики словно частоколом отделяют персонажей на первом плане от лесного пейзажа за их спиной[252]. Наконец, простое портретное изображение Сергия 1899 года представляет святого зрелым, но еще не старым в центре квадратного пейзажа, в котором объединены мотивы и настроение остальных картин цикла: простой монах в белых кисейных одеждах и коричневой накидке, с посохом и четками, обутый в крестьянские лапти, Сергий смотрит прямо на зрителя выразительно и обезоруживающе. Это наименее «сюжетная» из всех картин, и она, вероятно, являлась для Нестерова неким образом, символизирующим его собственную преданность живописи.

В своей совокупности эти полотна представляют особый взгляд на тему святости, напрашивающийся на сравнение с великими образами из русской литературы, будь то изображенный Достоевским в «Братьях Карамазовых» монах Зосима с его мягкостью, мудростью и заботой об окружающем мире или в «Отце Сергии», толстовской авторской версии жития некоего святого, – отшельник, который оставляет покой монастыря ради благочестивой жизни в труде и нужде[253]. Понимание святости у Нестерова дополняется неким ощущением озарения и собственным представлением о том, как человеческие фигуры встраиваются в мироздание и взаимодействуют с ним.

«Видение отроку Варфоломею» иллюстрирует случай из жития преподобного Сергия, когда мальчик получает «дар грамоты» от «незнакомаго старца-черноризца». Как и в любом агиографическом повествовании, здесь автор силится обозначить траекторию жизни героя, который восславит имя Господа: мальчику, ранее не способному научиться читать, суждено обрести дар грамоты не благодаря собственным усилиям, а в качестве дара. Отец послал Варфоломея отыскать убежавших лошадей (автор жития проводит параллель с историей ветхозаветного Саула). Однако мальчик «нашел не то, что искал», и встретил старца, стоящего под дубом, который «приносил здесь свои молитвы Богу вездесущему и изливал пред Всеведущим слезы сердечнаго умиления». Закончив молитву, старец обратил свой взгляд на ребенка, «прозревая в нем духовными очами избранный сосуд Святаго Духа». Когда он спрашивает мальчика, чего тот желает, Варфоломей отвечает, что больше всего хочет обучиться грамоте. Старец велит помолиться, а затем дает мальчику просфоры: «Возьми сие, чадо, и снеждь; сие дается тебе в знамение благодати Божией и разумения Святаго Писания. Не смотри на то, что частица св. хлеба так мала: велика сладость вкушения от нея». Когда мальчик принимает просфору и наслаждается ее сладостью – «Не об этом ли сказано в псалмах, сказал он старцу: “коль сладка гортани моему словеса Твоя”» (Пс. 118, 103), – то уже становится свидетелем благодатного чуда: через эту встречу с незнакомцем он обрел Слово [Сергий Радонежский 1991: 23].

М. В. Нестеров. Труды преподобного Сергия (1896). Печатается с разрешения Государственной Третьяковской галереи, Москва

Изображение Нестеровым этого момента деликатно, ясно и молитвенно. Он описывал эту сцену в письме Н. А. Бруни в легком и подчеркнуто минималистическом ключе.

Серый осенний день клонится к вечеру, тихо стоит еловый бор на пригорке, ветер не шелохнет и листика молодых рябинок и берез, раскинувшихся по откосу сжатого поля, далеко видно кругом, видна и речка, и соседние деревни. За лесом выглядывает погост – на нем благовестят к вечерне… Уже давно Варфоломей ходит по полю. Отец послал его искать лошадей. Он устал, хотел присесть у дуба, подходит поближе, около него стоит благообразный старец. Он молится. После молитвы старец любовно подозвал Варфоломея к себе, благословил его, утешил и дал ему частицу тела Господня, а затем вместе с Варфоломеем пошел в дом отца его [Нестеров 1968: 38].

Мягкость нестеровских полотен зачастую объясняют их привязкой ко времени года, и этот случай не исключение. Перед нами осень, но на той ее стадии, когда следы природного буйства и изобилия еще налицо. Трава еще не побита морозом, на полях неубранное сено, а вдалеке ждет своего часа ярко-зеленая гряда поздней капусты. Сам мальчик – нежный, со слабой линией подбородка, глаза слегка запали и темны. На самом деле позировала Нестерову для картины девочка[254]. И причина деликатности полотна состоит в болезненном, андрогинном ребенке в центре, а также в ощущении приближающегося конца изобилия в природе; но эта уязвимость уравновешивается мощной темной фигурой и силуэтом дуба – символа долголетия и надежды. Помимо хрупкости, в этом мире есть также сила и прочность.

Культурное значение картины проистекает как из самого жития, так и из параллелей с народной традицией и стилизованной простотой деревенской жизни; полотно дает яркое представление о том анимистическом взгляде на мир, который Маковский считал главным даром от Нестерова. Направление будущей жизни святого обозначено разбитой дорогой, ведущей к церкви, а возможно, также и уздечкой в руках мальчика: заблудившаяся лошадь может ассоциироваться с заблудшей душой[255]. Эти живописные детали отсылают к мотиву движения и духовного пути; с их помощью Нестеров вводит элемент повествования в застывший образ, а также наполняет этот спокойный пейзаж жизнью и ожиданием перемен. Эта встреча изменит судьбу мальчика, он пройдет путь, обрисованный на среднем плане картины, сначала создав скит, а затем монастырь, который буквально вырастет посреди могучих северных лесов. Его жизнь в лесах будут восславлять как жизнь в мире со всеми: огромный медведь придет к нему смиренно, и монашеские труды станут для него формой молитвы[256]. Он не столько укротил грозные и страшные силы природы, сколько заключил с ними соглашение – вот и на картине мы видим церковь, помещенную не по центру поляны или селения, а нависающую с краю, на этой границе обжитого и дикого, которая так пугала тургеневского рассказчика. Но тут ничто не пугает.

В нашем восприятии картины даже темная фигура и дуб не нарушают гармонию. Дуб высится, защищая собой и молодость, и старость. А что он означает на картине? Символ древности, мощи и справедливости, а также напоминание о языческом почитании природы. Путешествующий по лесу герой Боева пересказывает истории православных миссионеров людям, которые в северных лесах поклонялись дереву. Мельников повторяет, словно молитву, шуточную поговорку о жителях Заволжья: «Жили в лесу, молились пенью, венчались вкруг ели, а черти им пели» [Мельников 1989,1: 296]. В письме 1889 годаЕ. Д. Поленова восхищается стишку, услышанному от старушки в одной из деревень недалеко от Абрамцева, в котором повторяется тот же народный мотив:

Наша сторона самая глухая, мы люди темные,

В лесу родились,

Пеньку молились

И