Игорь вышел на набережной, возле высотногоздания. На первом этаже здесь когда-то располагался кинотеатр «Иллюзион»,единственное место, где советские люди могли посмотреть лучшее кино, как тогдаговорили, «западного производства». Впрочем, насчет единственного места я,пожалуй, переборщила. В Москве еще имелись дома творческой интеллигенции: ЦДЛ,ВТО, «балалайка», «ластик» и «занудово»[7],где частенько устраивали показы, существовал и научный институт кино, его сотрудникамвообще в служебное время вменялось проглядывать разнообразные фильмы, но этиточки работали лишь для своих, простому смертному туда было не прорваться. Авот «Иллюзион» открывал двери любому москвичу. Требовалось лишь купитьабонемент, ну, допустим, по теме: «Киноискусство Италии шестидесятых годовдвадцатого века», и наслаждаться. Была, правда, небольшая неприятность. Передкаждым показом на трибуне появлялся лектор и начинал гундосить:

– На мой взгляд, Антониони…

Сколько раз мне хотелось встать и крикнуть:

– Лучше я обрету собственный взгляд! Кинодавай!

Но ведь молчала же! Советские люди вообще былитерпеливы.

Посильней замотавшись в обновку, я спряталасьв небольшом скверике и стала наблюдать за Игорем, прохаживавшимся туда-сюда понабережной. Прохожих по тротуару бежало не так уж и много, от реки дул сильныйветер, но мне было тепло. Ужасная покупка оказалась неожиданно уютной.

На секунду ту часть набережной, где нервнорасхаживал Игорь, закрыл от меня поток машин. Я встала на цыпочки, но ничего неувидела. Наконец светофор сменил красный свет на зеленый, и я обнаружила околоИгоря то ли женщину, то ли девушку, закутанную точь-в-точь в такую же«Версача», как у меня, а еще на голове у нее сидела кепка.

Понимая, что близко подходить нельзя, я прыгалав садике, кусая от нетерпения нижнюю губу. Парочка стояла спиной к проезжейчасти, опершись руками о парапет. Мне не было видно лиц и, естественно, неслышно никаких слов. Да еще светофор постоянно менял свет, отчего поток машинто останавливался, то катил дальше. Когда лента автомобилей замирала, ялишалась всякой возможности следить за Игорем и женщиной. Потом, сообразив, чтос другого конца бульварчика получу лучший обзор, я поспешила вперед иостановилась. Тетка протянула парню фляжку, тот начал пить из горлышка, потомбаба взяла емкость и побежала через дорогу прямо в скверик. Я понеслась занезнакомкой, а та, совершенно не обращая на меня никакого внимания, почтибежала по улице, ведущей к метро.

Я на секунду обернулась. На набережной,опершись на парапет, стоял Игорь.

Тихо радуясь тому, что предпочитаю обувь нанизком, удобном ходу, я рысила за дамой. В душе бушевал восторг. Ай да Лампа!Нашла бабу, которая велела Игорю подсунуть Аллочке отравленную водку. Теперьдело за малым. Надо посмотреть, куда она так спешит. Рано или поздно особадостигнет своей цели, придет либо домой, либо на работу. Дальше просто,установлю имя и…

На всей скорости дама влетела в толпу,клубящуюся у метро, я ускорила шаг, потом побежала, но, увы, незнакомкаисчезла, словно кусок мороженого на солнце, растаяла, не оставив, в отличие отпломбира, никаких следов. Чуть не плача, я заметалась по площади. Слева ларьки,справа какие-то магазинчики, повсюду двери, люди, кишащее человеческое море. Вполном отчаянии я влетела в холл станции метро и увидела на полу, около урныскомканное пальто. Сверху лежала кепка. Я машинально подняла шмотку и помяла вруках.

Меня охватила лютая злость. Упустила! Вотхитрюга. Может, она сообразила, что ее преследуют? Хотя навряд ли, я была оченьосторожна. Просто тетка на всякий случай тщательно законспирировалась.

– Вы из одного детдома? – спросилмужик, торгующий в вестибюле газетами.

– А? – отвлеклась я от созерцанияброшенных шмоток.

– Только что одна влетела, –засмеялся лоточник, – пальто как у тебя и шапка, хламиду сняла, на полшвырнула, кепчонку кинула и на эскалатор.

– Можете описать женщину? –бросилась я к газетчику.

Дядька призадумался.

– Такая! О!

– Какая?

– Ну… О!

– Что значит «О»?!

– Э… при фигуре, – попыталсявыразить мысли словами торгаш, – в ярко-красной куртке, прям пожар!

– Лицо красивое?

– У! Не заметил, волосы мешали.

– Длинные?

– Не.

– Короткие?

– Не.

– Так какие?

– Ну… О! Челка!

– Светлые?

– Не.

– Черные?

– Не.

Я почувствовала себя мухой, пытающейся вылезтииз варенья.

– Будь человеком, попробуй хотьчто-нибудь вспомнить!

– Ну… пальто швырнула и деру, –наморщил лоб мужик, – гляжу и думаю: «О!»

– Больше ничего? – с тоской спросилая. – «О» и все?

– Отвали, – рассердилсягазетчик, – чего привязалась. Вам какую газету? Свежей нет! Вчерашняяосталась, – он принялся выполнять свои профессиональные обязанности.

Я пошла к двери, толпа горожан, спешивших вподземку, толкалась, лягалась и возмущалась.

– Вот прет, не глядя!

– Тут вход, тетка.

– Чего встала, рот раскрыла, делать нефиг? Сиди дома.

Наслушавшись «комплиментов», я протиснулась наулицу, прошла чуть вперед и была остановлена возгласом:

– Дама! Эй, в кепке, обернись, тебя зову!

Я повернула голову.

– Вы меня?

– Тебя, растяпа, – засмеяласьженщина, сидевшая возле лотка со всякой ерундой, – чего, за кошелькомвернулась?

Я захлопала глазами.

– Нельзя такой раззявой быть, –укоризненно продолжала торговка, – уж мы орали тебе, орали!

– Зачем? Я ничего не слышала.