Многожён, не отвечая, сжевал пару на глазах у потрясённого Скуратова и швырнул ему одну.

– Ешь. Кисленькие, – сказал он.

– Не могу я их есть, Многожён Шавкатович, – испуганно замотал головой Скуратов. – Где уж нам. Не можем мы.

– Что, кишки тонкие? – хохотнул Многожён Шавкатович, гордо гладя себя по животу.

Пошёл дождь. Мутные капли затекали Скуратову за шиворот, падали на бараки, плац, хозяйственные помещения, текли по крыше свинарника. Но вокруг Многожёна всё было сухо, словно законы природы не решались его беспокоить, и он сидел надменный и невозмутимый, как богдыхан.

«Не зря я на него поставил», – восхищённо подумал Скуратов.

Многожён Шавкатович ткнул толстым указательным пальцем в сторону главного корпуса.

– Скажи ей, – загромыхал он Скуратову, – пускай утром придёт. Поговорить надо.

И гордая Наина Генриховна пришла наутро к свинарнику, чтобы встретиться с мутирующим Многожёном. Её собственное произведение, столько десятилетий лебезившее перед ней, теперь готовилось к новому этапу карьеры. Многожён насмешливо рассматривал Наину Генриховну. Он ещё распух и излучал силу, которую было нельзя не чувствовать.

– Вы хотели со мной поговорить? – спросила Наина Генриховна.

– Пускай мне еду сюда носят, – сказал Многожён Шавкатович. – Мне мясо надо. Я не баба, чтобы кашу жрать.

Наина Генриховна кивнула.

– Когда вы нас покинете? – спросила она.

– Поняла уже! – захохотал Многожён Шавкатович.

Глаза его начали стекленеть, и он забормотал:

– Разве ж бабу обманешь. Как обманешь бабу.

Он впал в какое-то странное состояние. Глаза закатились, а на щеках выступил пурпурно-фиолетовый румянец.

– Бабу-бу-бу. Убы-быба-ба. Боб-боб-бо.

Наина Генриховна подождала ещё немножко, а потом повернулась и стала медленно уходить, то и дело оглядываясь и бросая на Многожёна досадливые взгляды.

Глава 28

Олегу Борисовичу Лакову поручено вернуть Демидина

Пока страна всё больше расшатывалась и киты вроде Олега Борисовича Лакова готовились к отплытию в мутные моря частного предпринимательства, мелкая рыбёшка уровня старшего лейтенанта Конькова и Вовы Понятых барахталась в теряющей всякий смысл работе.

Ну кому в КГБ всё ещё требовалось знать, читают ли студенты антисоветскую литературу? Книги, которые совсем недавно запрещались, теперь продавались в подземных переходах.

Для чего нужно было записывать, кто и кому рассказывает политические анекдоты? Анекдоты о правительстве теперь печатали в газетах.

Зачем было выяснять, как относятся к Горбачёву участники всемирного съезда дзен-буддистов в Люберцах? На этот съезд и собралось каких-то пятнадцать человек: четырнадцать жителей Люберец и один пенсионер, приехавший из Флориды в гости к внуку, представлял всё остальное человечество.

Но Вова Понятых продолжал писать отчёты о студенческих настроениях, Антоша Феодоров старательно записывал разговоры безобидных кришнаитов, а в Люберцы к дзен-буддистам отправили кудрявого, как древнегреческий бог, Сашу Харченко, аспиранта Института востоковедения. Несчастный Харченко, обливаясь слезами и ругаясь на трёх языках, подстригся наголо, для того чтобы стать похожим на практикующего буддиста.

А развратный кружок голой йоги в Чертаново, куда командировали скромницу и отличницу Машеньку Нагорную? К чему был весь этот ненужный героизм, эти последние жертвы?

Немудрено, что в такие безумные времена Олег Борисович Лаков разрешал себе пошалить, поскольку понимал, что на общем фоне его художества останутся незаметны. Ему казалось, что он уже довёл историю с Демидиным до абсурда и тем самым избавил себя от излишнего внимания начальства. Идея была прекрасна – Демидин удрал в США, а потом в качестве голограммного изображения явился, чтобы искушать наивных древлян. Начальство должно было прочитать доклад, покачать головой – совсем, мол, очумел Лаков – и закрыть тему.

Но приказ, который Лаков получил в ответ на свой рапорт, его ошарашил. Он даже подумал, что у него появился единомышленник, человек с юмором, так же, как и он сам, скрывающийся под маской тупого бюрократа. Олег Борисович несколько раз перечитал текст приказа, показавшийся ему настоящим шедевром.

«В соответствии с полученной нами оперативной информацией, Демидин Константин Сергеевич похищен и удерживается в Нью-Йорке на крыше жилого дома по адресу улица Вашингтон-сквер, 2. Приказываем провести операцию по его возвращению в СССР. У похитителя либо у самого Демидина, имеется бронзовая шкатулка, которую необходимо доставить в Москву, не вскрывая.

О похитителе источник сообщил следующее: пол мужской, рост высокий, цвет кожи темно-синий, местами красно-коричневый, имеет два чёрных крыла, внешне напоминает демона. Опасен, религиозен (в отрицательном смысле). Материальной заинтересованности не проявил.

В связи с тем что похититель религиозен (в отрицательном смысле), считаем полезным использовать агентов и сотрудников, имеющих духовное звание (в положительном смысле), а также вооружённых соответствующими предметами культа. Использование огнестрельного оружия считаем нецелесообразным в связи с высоким риском того, что об операции станет известно американцам.

Считаем полезным использование сотрудников, лично знакомым с Демидиным.

Общее руководство операцией поручено вам».

Олег Борисович пришёл в такой восторг, что захотел встретиться с создателем этого текста. Приказ поступил через аппарат тогдашнего председателя КГБ Крючкова, но составлял его, конечно, не сам Крючков, а кто-то из его помощников. Чтобы выйти на автора, Олег Борисович запросил разъяснений. Как он и рассчитывал, ему было предложено немедленно встретиться с неким генералом Кожевниковым.

Вопреки надеждам Облака отыскать в бумажных джунглях КГБ родственную душу, Кожевников чувством юмора не обладал и, составляя письмо, был так серьёзен, как будто писал своё завещание. Он вообще был серьёзным человеком и считался толковым администратором. Кроме того, он был давним агентом Наины Генриховны. Кожевников смертельно боялся Наину Генриховну и старался ей во всём угождать, так что, даже если бы у него и было чувство юмора, он постарался бы его припрятать подальше.

Наина Генриховна дала указание, и Кожевников это указание выполнил – нужный приказ был подан начальству таким образом, что его подписали, не вчитываясь в содержание. Кожевников понимал, что приказ странный и что у Наины Генриховны случилось нечто чрезвычайное, но считал, что не его дело – задавать вопросы.

Когда-то он не верил в загробную жизнь, но после того, как Наина Генриховна его переубедила, начал воспринимать свою будущую карьеру в Уре как естественное продолжение земной и заранее радовался, что в то время, когда многие его коллеги будут рыть землю на котлованах, он по-прежнему будет занят спокойной кабинетной работой.

Встреча Облака с Кожевниковым продолжалась минут десять. Кожевников был высоким брюнетом с крупными чертами лица и гладко зачёсанными назад блестящими волосами и напоминал чем-то пожилого меланхоличного коня.

Он не проявил к Облаку особого интереса и почти всё время, пока продолжался разговор, разглядывал невидимую точку у того над головой. Иногда он моргал, причём каждый раз при этом чрезвычайно сильно жмурился.