собой. Изумлённый гарнизон наблюдал издалека. Вмешиваться никто не решался.

Через минут пять странная пара медленно двинулась по направлению к воротам. Скуратов держал верёвку и Многожён Шавкатович парил за ним, как дирижабль. Выражение лица у него было самое царственное.

Когда они ушли, Литвинова позвали в кабинет начальницы. Увидев её, он поразился, насколько искусаны у неё губы.

– Что вы обо всём этом думаете? – спросила она.

– Что-то важное происходит, а что – не мне решать, – смиренно сказал Литвинов.

– Да перестаньте уже придуриваться, Григорий Илларионович! – сердито сказала Наина Генриховна.

Литвинов понял, что она права. Нет смысла ломать комедию, если тебя всё равно не считают дураком. Он вдруг осознал, что желание свалить Наину Генриховну и стать самому начальником гарнизона у него пропало. Вот так и подобралась к нему старость.

– Конечно, он сильно изменился, – начал Литвинов. – Но такая самоуверенность не может быть беспочвенной. Ведь он всегда был трусом, а сейчас ведёт себя так, как будто уверен, что получит повышение.

– Получит, – сказала Наина Генриховна, – если пройдёт последний этап.

– Превратится в демона? – спросил Литвинов.

– Если не хуже, – сказала Наина Генриховна и, спохватившись, добавила: – Ну, то есть, конечно, хуже для нас, а не…

Она старалась быть политически корректной, но уже не для Литвинова, а для тех, кто их мог подслушивать.

Скуратов с Многожёном медленно двигались по пустырям. Многожён Шавкатович обозревал окрестности и сверху поглядывал на Скуратова. Было прохладно, но от Многожёна исходил такой жар, что Скуратову пришлось снять фуражку.

– Скоро вы большим начальником станете, Многожён Шавкатович, – сказал он, оглядываясь.

Многожён ухмыльнулся. В последнее время у него в животе появился нагретый котёл, который понемногу расширялся и требовал простора.

– Вам, Многожён Шавкатович, наверное, целый гарнизон дадут, – продолжал подлизываться Скуратов.

Многожён не ответил. Он прислушивался к себе, исследуя свои новые способности. В нём происходило что-то важное, чему он учился доверять. Он начинал видеть сквозь людей и предметы и разглядел наконец таинственное «Каракуёш» – Чёрное Солнце, которое ему что-то невнятно нашёптывало. Это оно велело ему идти к авианосцу, вот только двигались они медленно, и Многожён скучал от нетерпения.

Он брезгливо посмотрел на затылок Скуратова. Кожа на темени Альберта Викторовича шелушилась и выглядела такой беззащитной, что Многожёна Шавкатовича захлестнуло презрение. Он даже не удивился, когда обнаружил, что различает мысли и желания, вьющиеся, подобно прозрачным мухам, вокруг этого хрупкого, как яйцо, черепа. Скуратов думал о том, что Многожёну, наверное, дадут собственный гарнизон и как Многожён будет бездельничать в то время, как сам Скуратов будет делать всю работу за него, и станет заместителем начальника гарнизона, и о том, как в конце концов те, кто имеет власть, увидят таланты Скуратова и его самого сделают начальником вместо Многожёна. Дальше этого жалкие надежды Скуратова не шли. От ходьбы и исходящего от Многожёна жара на макушке Скуратова собирались мутные капли пота.

Многожён удивился ничтожеству этого человечка, а потом почувствовал раздражение на то, что Скуратов надеялся его подсидеть. Раздражение приободрило его, но вместе с тем Многожён Шавкатович умолял себя не увлекаться и не терять осторожности. Человечек был необходим, чтобы добраться до авианосца.

Скуратов опять обернулся.

– Может быть, отдохнём немного, Многожён Шавкатович? – спросил он.

Это «отдохнём» особенно злило. Ясно ведь, что Скуратов думает только о себе, но при этом говорит так, как будто на самом деле заботится о Многожёне. Многожён снова понаблюдал за мыслями Скуратова и вдруг обнаружил, что может ими управлять. Прозрачные мухи больше всего жужжали вокруг странного желеобразного сгустка в голове человечка. Та из мух, которая садилась на этот сгусток первая, обычно становилась тем желанием, которое Скуратов выбирал.

Многожён ухмыльнулся. Скуратов заподозрил было что-то неладное, но сделать ничего не успел, потому что вдруг понял, что срочно должен бежать. Бежать и тянуть за собой верёвку стало смыслом его жизни.

Он скачками понёсся вперёд. От его скорости теперь зависело всё, хотя он и не понимал, что именно, но времени, чтобы об этом подумать, у него не было. Прошёл час, а он всё ещё бежал, всхлипывая от усталости и усердия. Его дыхание срывалось, и из груди его раздавался свист, как из резиновой игрушки.

Вокруг понемногу темнело. Многожён неожиданно испугался, что Скуратов помрёт ль усталости, выпустит из рук верёвку и Многожёна унесёт ввысь подъёмная сила. Тогда он заставил Скуратова снизить скорость и отпустил его сознание, и тот, пытаясь перевести дух, побрёл, силясь уразуметь, что же с ним происходило.

Что-то тоскливо завыло неподалёку. На ночную охоту выходили самые опасные твари, но Многожён верил в свою судьбу. Его пьянило ощущение предназначения, укреплявшееся в нём с того вечера, как он услышал на банкете, как можно превратиться в демона. Уже тогда он почувствовал, что жизни других закручиваются вокруг него. Ради него произошло нападение демонов на гарнизон, и Многожён, довольный, наблюдал с крыши, как демоны мучают и делят между собой Хрусталёва и как, опьяневшие от его крови и страданий, они бросаются друг на друга. Когда они наконец ушли, то безо всяких усилий, без всякого риска ему достались человеческий труп и два трупа демонов. Оставалось спуститься с крыши и спокойно пить кровь.

Первые, самые опасные шаги дались Многожёну Шавкатовичу чрезвычайно легко.

Всё, что делалось в гарнизоне, делалось ради него. Возможно, и сам гарнизон был построен только для того, чтобы однажды в него из Средней Азии прибыл Многожён Шавкатович. Сама Средняя Азия была создана только для того, чтобы в её центре расцвело и созрело, как драгоценный персик, его большое уютное тело.

Наступила ночь. Скуратов ничего не соображал от усталости. Он был изнурён настолько, что готов был идти сколько угодно не останавливаясь, а потом упасть и умереть от истощения.

Он ещё раз споткнулся и в этот раз чуть не выпустил из рук верёвку. Многожён пришёл в ужас от мысли, что из-за этого дурака он может улететь вверх, и тогда холодный ветер будет вечно носить его между звёздами.

– Верёвкой руку обмотай! – закричал он.

Скуратов послушно обмотал запястье верёвкой.

– Садись, – недовольно сказал Многожён.

У Скуратова подогнулись ноги, он упал на землю, тупо глядя перед собой. Через несколько секунд он завалился на бок и уснул.

– Садись давай, – уже ни к кому не обращаясь, повторил Многожён Шавкатович, просто чтобы послушать свой голос.

Его голос тоже изменился. Сейчас он исходил из самой глубины брюха. Многожён Шавкатович вспомнил, сколько всего питательного уже прошло через его живот, и замурлыкал от удовольствия. Это было даже не мурлыкание,