Первые несколько месяцев были настоящей оргией. Каждое новоеубийство возбуждало меня сильнее, чем предыдущие, приводило в неописуемыйвосторг. Один только вид обнаженного горла доводил меня до такого состояния,что я становился похожим на зверя и не в состоянии был ни говорить, нисдерживаться. Открывая глаза в холодной каменной темноте, я представлял себечеловеческую плоть. Я ощущал, как прикасаюсь к ней голыми руками, и мечталтолько о ней – никаких других событий для меня не существовало, они просто неимели ровным счетом никакого значения.

Долгое время после убийства мое тело вздрагивало от приятныхощущений, пока теплая ароматная кровь постепенно проникала во все уголки моеготела, наполняя удивительным теплом мое лицо.

Одного этого хватало, чтобы, ввиду моей молодости, увлечь ибуквально поглотить меня целиком.

Но в намерения Мариуса не входило позволить мне,нетерпеливому юному хищнику, не думающему ни о чем, кроме того, чтобыбезудержно насыщаться ночь за ночью, погрязнуть в крови.

– Ты должен начать всерьез заниматься историей, философией июриспруденцией, – сказал он мне. – Теперь тебя ждет не университетПадуи. Твоя задача выжить и обеспечить себе возможность существовать вечно.

Так что, когда по завершении тайных вылазок мы возвращалисьв теплые комнаты палаццо, он усаживал меня за книги. Он в любом случае хотелотдалить меня от Рикардо и остальных мальчиков, чтобы они ничего не заподозрилио произошедших со мной переменах. Он даже сказал мне, что они «знают» об этойперемене, сознают они это или нет. Их тела знают, что я больше не человек, хотяих разуму потребуется время, чтобы принять этот факт.

– Проявляй по отношению к ним только внимание и любовь,только полное снисхождение, но держись на расстоянии, – говорил мнеМариус. – К тому моменту, когда они осознают, что свершилось немыслимое,ты уже убедишь их, что ты им не враг, что ты остался прежним Амадео, которогоони любят, что, несмотря на перемены в тебе самом, к ним ты не переменился.

Это я понял. И тотчас проникся еще более глубокой любовью кРикардо. И к остальным мальчикам.

– Но, Мастер, неужели они никогда тебя не раздражают? –недоумевал я. – Они же медленно соображают и так неуклюжи. Да, я люблю их,но ты, конечно, видишь их в более уничижительном свете, чем я.

– Амадео, – тихо сказал он, – они же всеумрут. – Его лицо исказила гримаса скорби.

Я прочувствовал это моментально и всей душой, теперь я всетак чувствовал. Чувства налетали, как вихрь, и мгновенно преподавали свой урок.Они все умрут. Да. В то время как я бессмертен. После этого я уже никогда немог быть с ними нетерпелив и даже доставлял себе удовольствие, вволю наблюдаяза ними и изучая их, никогда им этого не показывая, но упиваясь каждой деталью,как будто они обладали особой экзотичностью, потому что... они все умрут.

Всего здесь не описать, слишком много происходило событий.Не знаю, каким образом изложить хотя бы то, что мне открылось в одни толькопервые месяцы. И все, что я выяснил тогда, впоследствии находило свое развитие;знания мои углублялись.

Я чувствовал запах гниения, но также созерцал тайну роста,чудо цветения и созревания, и всякий процесс, будь он направлен к взрослениюили к могиле, восхищал меня и завораживал, за исключением разрушениячеловеческого разума.

Изучение систем правления и законодательства было болеесложной задачей. Хотя читал я теперь несравнимо быстрее, чем прежде, ипрактически мгновенно постигал суть прочитанного, мне приходилось заставлятьсебя интересоваться такими вещами, как история римского права с древнейшихвремен и великий кодекс императора Юстиниана, именуемый «Corpus juris civilis»,который мой Мастер считал одним из превосходнейших письменных сводов законов вовсе эпохи.

– Мир меняется только к лучшему, – объяснял мнеМариус. – С каждым веком цивилизация все больше ценит правосудие, обычныелюди широкими шагами движутся к богатству, которое когда-то считалосьпривилегией правителей, а искусство от каждого подъема свободы тольковыигрывает, становится более образным, более изобретательным и прекрасным.

Я мог это понять только теоретически. Я не питал кюриспруденции ни доверия, ни интереса. Фактически я в теории полностью презиралидеи моего господина. Я хочу сказать, что презирал не его, но в глубине душииспытывал презрение к закону, к юридическим учреждениям и к правительству,причем мое презрение было настолько полным, что я сам не понимал, почему такпроисходит.

Мастер же отвечал, что он понимает.

– Ты родился в темной, мрачной земле, – сказалон. – Жаль, что я не могу перенести тебя на двести лет назад, в эпоху,когда Батый, сын Чингисхана, еще не разграбил великолепный русский город Киев,во времена, когда купола Софийского собора действительно сияли золотом, а людиславились своим мастерством и были полны надежды.

– Я до тошноты наслушался о былом великолепии, – тихосказал я, не желая его разозлить. – В детстве меня напичкали сказками остарых временах. Дрожа у огня в жалкой деревянной избе, где мы жили, нарасстоянии нескольких ярдов от обледенелой реки, я без конца слушал эту чушь. Унас в доме жили крысы. В нем не было ничего красивого, кроме икон и песен моегоотца. Народ не знал ничего, кроме лишений, причем, как тебе известно, мыговорим о громадной стране. Невозможно представить себе ее масштабы, если непобывать там, если не путешествовать, как мы с отцом, в промерзшие северныемосковские леса, или в Новгород, или в Краков. – Я замолчал. – Нехочу думать о тех временах и о тех местах, – сказал я. – В Италии ипредставить невозможно, как люди выживают в подобных условиях.

– Амадео, эволюция пра′ва, форм правления происходит вкаждой стране и у каждого народа по-своему. Я уже давно рассказал тебе, чтовыбрал Венецию, поскольку это великая республика, поскольку ее население прочносвязано с родной землей благодаря тому, что оно состоит в основном из купцов изанимается торговлей. Я люблю Флоренцию, поскольку ее великая семья Медичи –банкиры, а не праздные титулованные аристократы, которые презирают любой трудво имя того, что, как они считают, было дано им Богом.

Великие города Италии создавались тружениками, людьмитворческими, людьми деятельными, благодаря чему здесь испытывают сочувствие ковсем системам и существуют бесконечно большие возможности для мужчин и женщинво всех жизненных сферах.

Этот разговор меня обескуражил. Разве все это так уж важно?

– Амадео, мир теперь принадлежит тебе, – сказалМастер. – Ты должен рассматривать более масштабные исторические циклы.Состояние мира со временем начнет тебя удручать, и ты вдруг обнаружишь, какобнаруживают это все бессмертные, что существовать в изоляции от негоневозможно. Особенно для тебя.