– Почему бы это? – несколько резко спросил я. – Ядумаю, что смогу закрыть глаза. Что мне за дело – банкир человек или купец?Какая мне разница, строит ли город, где я живу, собственный торговый флот?Мастер, я могу целую вечность смотреть на картины в этом палаццо. Я еще даже неуспел во всех деталях рассмотреть «Шествие волхвов», а здесь еще столько всегодругого! Не говоря уже обо всех остальных картинах в этом городе!

Он покачал головой.

– Изучение живописи приведет тебя к исследованиючеловечества, а исследование человечества заставит тебя либо скорбеть, либопрославлять состояние мира смертных.

Я в это не верил, но изменить расписание мне не позволили. Яучился, как мне велели.

Должен сказать, что Мастер обладал многими способностями,которых я не имел, но он уверял, что они разовьются со временем. Он мог разжечьогонь силой мысли, но только при оптимальных условиях – то есть он могвоспламенить уже просмоленный факел. Он мог без усилий и быстро забраться накрышу любого здания, лишь небрежно цепляясь руками за подоконники, подталкиваясебя наверх стремительными грациозными движениями, и мог заплыть в любыеморские глубины.

Естественно, его вампирские зрение и слух были гораздоострее и сильнее моих, и, в то время как голоса зачастую непроизвольновторгались в мою жизнь, он умел намеренно изгонять их. Этому мне следовалоучиться, и я отчаянно трудился, поскольку временами мне казалось, что всяВенеция состоит из сплошной какофонии голосов и молитв.

Но величайшим его умением, которым не обладал я, быласпособность подниматься в воздух и с быстротой молнии преодолевать огромныерасстояния. Ее он демонстрировал мне много раз, но практически всегда, поднимаяменя и унося с собой, он заставлял меня закрыть лицо и силой опускал моюголову, чтобы я не видел, куда мы направляемся и каким образом.

Почему он так скрытен относительно этой способности, японять не мог. Наконец, как-то ночью, когда он отказался перенести нас наостров Лидо, чтобы посмотреть ночную церемонию с фейерверками и освещеннымифакелами кораблями, я настоял, чтобы он ответил на мой вопрос.

– Это пугающая сила, – холодно сказал он. –Отрываться от земли страшно. На раннем этапе не обходится без ошибок икатастроф. С приобретением мастерства, умения подниматься в верхние слоиатмосферы не только тело, но и душу пробирает дрожь. Эта способность не простопротивоестественна, она сверхъестественна. – Я видел, что разговорпричиняет ему боль. Он покачал головой. – Это единственный талант, которыйкажется абсолютно нечеловеческим. Я не могу научиться у смертных, как его лучшеиспользовать. Во всех других отношениях мои учителя – люди. Моя школа –человеческое сердце. Здесь же все иначе. Я становлюсь магом. Я становлюськолдуном, чародеем. Эта сила соблазнительна, она способна любого превратить всвоего раба.

– Но каким образом? – спросил я.

Он оказался в затруднении. Ему не хотелось даже говорить обэтом и в конце концов он все же потерял терпение.

– Когда-нибудь, Амадео, ты меня замучаешь своими вопросами.Ты спрашиваешь и спрашиваешь, как будто я обязан тебя опекать. Поверь мне, этоне так.

– Мастер, ты меня создал, ты настаиваешь на моем послушании.Разве я стал бы читать «Историю моих бедствий»

Абеляра или труды Дунса Скота из Оксфордского университета,если бы ты не заставлял? – Я остановился. Я вспомнил своего отца и то, какя без конца осыпал его ядовитыми словами и оскорблениями.

Я был обескуражен.

– Мастер, – сказал я, – просто объясни мне.

Он сделал жест, как бы говоря: «Неужели ты действительнодумаешь, что все так просто?»

– Хорошо, – продолжил он. – Дело обстоит так. Ямогу подняться очень высоко в воздух, я могу двигаться очень быстро. Я не частомогу проникнуть сквозь облака. Как правило, они плывут надо мной. Но япередвигаюсь так быстро, что мир превращается в нечеткое пятно. Приземлившись,я оказываюсь в странных местах. Пойми, несмотря на волшебство, это глубоконеприятная способность, доставляющая много беспокойства. Иногда, после того какиспользую эту силу, я теряюсь, утрачиваю почву под ногами, уверенность в своихцелях и даже волю к жизни. Перемещение происходит слишком быстро – может быть,дело в этом. Я никогда никому об этом не рассказывал, а теперь говорю с тобой,а ты еще маленький и даже отдаленно многого не понимаешь.

Я действительно не понимал.

Но очень скоро он сам пожелал, чтобы мы предприняли болеедлительное путешествие, чем те, что совершали раньше. Это было делом несколькихчасов, но, к моему полному изумлению, между заходом солнца и ранним вечером мыдобрались до далекой Флоренции.

Там, очутившись в мире, разительно отличающемся от мираВенеции, тихо пройдясь рядом с итальянцами совершенно другой породы, я впервыепонял, о чем он говорил.

Понимаешь, я и раньше видел Флоренцию, путешествуя с группойдрузей в качестве смертного ученика Мариуса. Но мои беглые наблюдения не шли всравнение с тем, что я увидел, став вампиром.

Однако на дворе стояла ночь. В городе уже пробили вечернийзвон. И камни Флоренции выглядели темнее, неряшливее, они напоминали крепость,улицы были узкими и мрачными, так как их не освещали фосфоресцирующие полоскиводы, как у нас. Во флорентийских дворцах отсутствовали экстравагантныемавританские орнаменты, свойственные венецианским домам, фантастическиеотполированные каменные фасады. Они скрывали свой блеск внутри, что чащевстречалось в итальянских городах. Но Флоренция была богата, густо населена иполна радовавших глаз чудес.

В конце концов, это же была Флоренция, столица владенийчеловека, которого прозвали Лоренцо Великолепным, – неотразимой личности,доминирующей на копии великой фрески, сделанной Мариусом, которую я увидел вночь моего рождения во Тьму, человека, умершего всего за несколько лет доописываемых мною событий.

Мы обнаружили, что, невзирая на темноту, на улицах полнонарода, что группы мужчин и женщин прогуливаются по мощеным тротуарам, что надплощадью Синьории, одной из главнейших в городе, нависла зловеще нетерпеливаяатмосфера.

В тот день состоялась казнь – едва ли из ряда вон выходящеесобытие во Флоренции, да и в Венеции, если уж на то пошло. Это было сожжение.Хотя до наступления ночи все следы костра были убраны, я почувствовал запахдров и горелой плоти.

Я испытывал природное отвращение к подобным вещам, что,кстати, свойственно не каждому, и осторожно пробирался к месту событий, нежелая, чтобы мое обостренное восприятие было потрясено каким-нибудь жуткимсвидетельством жестокости.