на время равны;

Оцепеняющий хлад с теплом остывающим спорил

В дни, когда винодел ягоды Вакха давил.

Битвы Плеяда начнет лихие над бездной морскою —

В землях восточных тогда бури родятся ордой.

В эту пору как раз я брега Дуная покинул,

Альп высоких хребты, что до небес достают.

Замысел был мой дойти до славного града на Рейне,

10 Коему блеск имен отдали Кея и Майн, —

Здесь впервые презрел германец писчие перья,

Чтобы ласкала взор буквы печатной краса.[439]

В сопровожденье слуги я шел по владениям свевов,

Коих Баценский лес кормит от многих щедрот, —

Так мы узрели струи, что несут и Коцер и Неккар

(Поит один виноград, соль производит другой,

Соль, что из вод текучих рождает огонь-созидатель,

Новую форму творя меж повивальных пламен).

Тут Венера опять мое сердце многой заботой

20 С толку сбивает и жар прежний умело живит.

Чуть я увидел рой прельстительных дев, что гуляют

В городе том, блеща форм и одежд красотой.

Стали усталую грудь ласкать их плавные речи,

Хоть и не мог понимать этот я свевский язык.

В путь надлежало идти, когда Фебов светильник вернулся,

И чуть живого меня вынес из города конь;

То я к созвездьям взлетал по вершинам гор вознесенных,

То меж тенистых долин шел мой извилистый путь.

Тело мое иссушала страсть величайшая снова:

30 Эльзу я видел опять, к сирому ложу припав.

Трижды, четырежды конь застывал между пашен безлюдных,

Трижды поводья коню я неохотно давал,

Все сомневаясь, не след ли в оставленный край мне вернуться,

Чтобы согреться твоим, милая Эльза, огнем.

Разум все же сумел победить безумство желанья,

Буйное пламя уздой смог от бесчинств удержать.

Тут я, все силы собрав, устремился в город на Рейне,

Где постепенно ушла тяжкая боль из души,

Ибо я стал изучать племена и грады германцев,

40 А заодно закон, правящий ходом светил.

Сколько истоков у Рейна и у двуименного Истра,

Где переходят вброд Липию, Лону и Рур,[440]

Где веселый Саар струится по трирскому полю,

Селла и Моза, слиясь, общее имя берут,

Где злосчастьем скончал свои несчетные битвы

Карл,[441] что был один целой Европе грозой,

Сколько галлов-врагов повергнуто Максимильяном,[442]

Дабы в добычу он смог обе Паннонии взять,

И как Италию он захватил, вдохновляя германцев,

50 Чтобы по праву вернуть Римской империи блеск;

Все это я решил взять предметом моих песнопений,

Коль моим сердцем любовь не завладеет опять.

2. К Венере и Купидону с увещеванием покинуть сочинителя, уставшего от любви

В дни, когда сил недохват, а лет прибавляются числа

И все быстрей мою жизнь к западным водам несет,

В дни, когда в теле моем остается лишь сила такая,

Как предзакатной порой в тающих Феба лучах,

В дни, когда ту же я зрю в своем лике вялость и бледность,

Что в омертвелых полях осенью позднею зрим, —

Отрок свирепый, уймись, прошу, отложи свои стрелы,

Острые жала не цель, в сердце мое не вонзай!

Ты, о нежнейшая мать, что мою измучила душу,

10 Мужу усталому дай ты, о богиня, покой!

Я ведь знамена твои вздымал под розовым небом,

Там, где холодный поток Вислы могучей течет,

А безудержный Дунай, который весь мир омывает,

Помнит войну, что я вел рьяно во славу твою.

Ныне же Рейн, что в конце изливается тройственным устьем,

Новое пламя зажег в сердце остывшем моем,

Ибо прекрасный лик мне явлен Урсулы дивной,

Гордо отвергнувшей все кроткие просьбы мои.

Чем очевидней отказ, тем сильнее в груди моей пламя;

20 Чаянье, раз появясь, не отойдет ни на шаг.

Странно, но так: чего лишен, то имею в избытке,

То, чего будто бы нет, есть через край у меня.

Но до поры, пока та, что любима, мольбы отвергает,

Мужа несчастней меня в мире во всем не сыскать.

Ты, о богиня, что грудь пронзила мне меткой стрелою,

Ты, что в надежный союз две съединяешь души,

Либо сама угаси, о нежнейшая, буйное пламя,

Либо, чудесная, дай мне неотложно совет!

Ибо как Цинтия диск, к созвездью Весов[443] приближаясь,

30 Вместо летних спешит зимние звезды зажечь,

Так и сердце мое, пораженное новой любовью,

Ночью пылает, растя необоримую страсть.

Все же мягче она, чем встарь бушевавшее пламя,

В дни, когда в остье[444] небес Феб лучезарный стоял.

Как привыкло бродить закрытое сусло в сосуде,

Что винодел на огне греет с обеих сторон,

Так и сердце мое в пламенах внезапных вскипает,

Бьются в жестоких боях влага и едкий огонь.

Если избавить от войн ты меня своевольно не хочешь

40 И не желаешь совет мне примирительный дать,

В честь не сложит твою германский поэт песнопений

И на тевтонской земле ты не почтишься хвалой.

Ты, что все единишь во вселенной стихии, Венера,

Души связуй, но мой плот утлый, молю, пощади!

Чуть я закончил речь, устремилась Венера златая

В дом мой, — голубка влекла нежная с неба возок,

Рядом с богиней вился Купидон, ласкающий души,

И красотою блистал Граций троящийся лик.

Смесь благовоний лилась — восторгаясь, их ноздри впивали,

50 В доме во всем аромат всюду небесный стоял.

Слово Венера рекла, что богов песнопенья смягчают,

Коль к песнопеньям к тому ж щедро прибавить дары;

В той же связи состоят мое сердце и рейнские девы,

Что не спешат угождать тем, кто придет без даров.

3. К Урсуле с жалобой на то, что сочинитель пленен любовью к оной

Урсула, рейнских дев красота твоя всех посрамила,

Как огнедышащий шар звезд затмевает огни,