– Ни хрена не риторический. Ты – мне, я – тебе. Услуга за услугу. Вчера я расколошматил твою машину и таскал тебя весь день по городу. Это значит, за мной должок. Я знаю, что у тебя классная подружка, но мне без разницы. По сравнению с Полли другие девочки – в низшей лиге. Перед ней все бледнеют.

– В таком случае должен выразить благодарность.

– Значит, не хочешь? Отказываешься? Забирай свою дерьмовую машинку. Я закончил.

Он сунул электробритву мне в руку и, прислонившись к стене, встал одной ногой на мысок и скрестил руки на груди.

– Зря отказываешься.

– Почему зря?

Кантебиле был из тех людей, кто при волнении бледнеет. Его лицо залило мелом.

– Мы втроем знаешь что можем сделать? Ты ложишься на спину, Полли садится на тебя, а меня сосет…

– Это же гадость! Даже представить противно.

– Опять заносишься? – сказал он и продолжал объяснять: – Я стою в головах, ты лежишь, Полли верхом на тебе и наклоняется ко мне.

– Хватит! И слушать не хочу – не то что участвовать в постельной акробатике.

Кантебиле бросил на меня убийственный взгляд, но мне не привыкать к опасности. За мной охотилось множество людей: Дениза, Пинскер, Томчек, судья, ревизоры налоговой службы.

– Ты же не пуританин, – проворчал Кантебиле, но, чувствуя мое недовольство, переменил тему: – Твой кореш Суибл говорил о каких-то бериллиевых месторождениях в Восточной Африке. Что это за штука – бериллий?

– Это металл, нужный для получения легких и сверхтвердых сплавов, используемых в космических кораблях. У Джорджа есть друзья в Кении…

– Ведет делишки с дикарями? Такие мне нравятся. Весь из себя здоровый, общительный. Но бизнесмен он никудышный. Стронсон – вот кто умеет вести дела. Тебе лучше с ним по ширпотребу ударить. Я действительно хочу помочь тебе, хоть ты этому не веришь. Без меня тебя в суде общиплют как гуся. Ты хоть загашник имеешь? Нет? Ну и ну… Может, верный человек есть, который хранит твои денежки?

– Я об этом не думал.

– Ни в жизнь не поверю, что у тебя только ангелы да бессмертные духи на уме. Вижу, как ты живешь, знаю, у какого портного штаны шьешь. Ты же пижон и бабник…

– Что, о бессмертном духе я тоже за покером говорил?

– Еще как распространялся. Сказал, что после того, как он пройдет врата смерти – это твои слова, – душа словно расправляет крылья и смотрит сверху на земной мир. Чарли, я утром вот что подумал: закрой эти врата. Закрой, и дело с концом… Давай лучше вообразим, будто я похитил одну из твоих дочек. Ты платишь мне выкуп, а я перевожу денежки на Каймановы острова, на твой счет.

– Покажи, какое у тебя оружие?

Кантебиле подал мне пистолет. Я направил дуло на него.

– Только попробуй, застрелю!

– Не дергайся, это же просто мыслишка. Отдай «магнум».

Я разрядил пистолет и, высыпав пули в мусорную корзину, отдал пистолет. Признаться, я сам виноват в том, что мне делают непристойные предложения. Сумасбродство бывает баловнем благоразумия. Кантебиле, похоже, понимал, что его считают баловнем-сумасбродом, и добросовестно исполнял свою роль. Что ж, сумасброд все-таки лучше, чем сумасшедший. Но был ли благоразумен я сам?

– Ты прав, затея с похищением – это чересчур. А как ты думаешь, к судье можно подъехать? Ведь судья графства избирается, верно я говорю? Так вот у меня есть свои ребята среди тех, кто составляет списки кандидатов. Они решают, кого включить, а кого – нет. За сорок тысяч косых имя Урбановича будет стоять в избирательном бюллетене или нет. – Я не спеша выдул щетинки из электробритвы. – Что, и это не нравится?

– Не нравится.

– Может, твои супротивники уже подъехали к судье. Отчего он с ними такой обходительный? Нет, ты какой-то ненормальный. Тебя надо в Музее Филда показывать. Посадить в стеклянный ящик и показывать… Тебя младенцем мама уронила… Слышь, если я скажу: «Разделывайся с делами и валяй за границу», – что ответишь?

– Отвечу, что только из-за денег из Штатов не уеду.

– Ну конечно. Мы не диссиденты. Мы любим свою страну… Нет, парень, как ни крути, ты не годишься для больших денег. А другим они ой как пригодились бы… Такие люди, как наш президент, притворяются, будто они стопроцентные американцы из «Сатердей ивнинг пост». Такие и бойскаутами были, и газеты утречком разносили. Но они не настоящие американцы. Настоящий американец – это чудак на букву «м» вроде тебя, ученый еврей с чикагской Западной стороны. Тебе бы в Белом доме сидеть.

– Я не против.

– Тебе бы понравилось, как тебя со всех сторон охраняют. – Кантебиле открыл дверь ванной, чтобы посмотреть, не подслушивает ли Полли. Полли не подслушивала. – Твоя бывшая жена рвется в бой? Мы примем бой. Мы устраним ее. Устроим автокатастрофу. Прямо на улице ее может хватить удар. Можно столкнуть ее под колеса поезда или зарезать в темном переулке. Мало ли способов. Есть ребята-сорвиголовы, которые кончают баб направо и налево. Ей не удастся уморить тебя. Ты чего позеленел? Считай, что это шутка. Кантебиле – большой шутник.

– Надеюсь, ты действительно шутишь.

– Шутка шуткой, но живем мы все-таки в Чикаго, где на девяносто девять процентов кошмар.

– И незачем делать его стопроцентным. Ладно, постараюсь допустить, что это была шутка. Жаль, что Полли здесь не было. Ценю заботу о моем благосостоянии, но не желаю ничего больше слышать. Мне не нужны страшные подарки на Рождество. Никаких преступных планов, понятно? А то сообщу в полицию.

– Побереги здоровье, я никого пальцем не трону. Мне просто хотелось показать, какими путями можно действовать. Это полезно – иногда раскинуть умом, прочищает мозги. А твоя ждет не дождется, когда ты сыграешь в ящик.

– Мне это неизвестно.

Я нагло лгал. Дениза не раз и не два говорила мне это. Поделом мне, что разговор с Кантебиле принял такой оборот. Я сам его спровоцировал. Я так проложил себе курс в людском море, что испытываю одно разочарование за другим. Вы спросите, какие? Мне мнилось, что я наделен шекспировскими страстями, потребностями и пониманием большого масштаба. В действительности же мои желания и порывы были лишь жалким их отражением. И вот я смотрю в мутные глаза Кантебиле. Ах, где мои мечты о другой, духовной жизни? Я думал, что занятие умственным трудом само по себе обеспечит место в ней. В этом отношении мы с Гумбольдтом были очень похожи. Он восхищался ученостью, рассудительностью и аналитической силой ума таких людей, как Ричард Дурнвальд. Для Дурнвальда единственной настоящей, полной, достойной мужчины жизнью была жизнь мысли. Я соглашался с ним, но теперь