в сырой земле. Кто он был? Никто не знает. И теперь вот другие люди проезжают на автомобилях мимо, едва замечая место происшествия, и думают о своем «я», о прошлом и будущем этого «я». Если это говорит только о ребяческом себялюбии и наивной вере в то, что ты перехитрил судьбу и избежал могилы, то и думать не стоит. Но, как говорится, это надо еще посмотреть.

Джордж Суибл горячо исповедовал жизненную силу и потому считал замечательным, когда мужчина в возрасте ведет активную половую жизнь. Я не соглашался с ним. Но когда позвонила Рената и плача объявила, будто всегда была равнодушна к Флонзейли и хочет, чтобы я вернулся, я воскликнул: «Слава тебе, Господи!» – и со всех ног помчался к ней. С Дорис Шельдт было покончено, хотя она очень мне нравилась. Впрочем, «нравилась» – слабое слово. Я был страстный женолюб. Меня обуревали безумные желания, я сходил с ума по молоденьким. Возможно, я желал не только молоденьких. Как бы то ни было, такая женщина, как Рената, не могла не вызвать сильнейшего желания. Знакомые дамы не одобряли ее. Кто-то сказал, что она вульгарна. Может, и вульгарна, зато восхитительна. Кроме того, лучи любви должны падать под особым углом, чтобы коснуться такого сердца, как мое. Из той покерной ночи у Джорджа Суибла, когда я много пил и много говорил, я вынес одну полезную мысль: для ненормальной ступни нужна ненормальная обувь. Если к ненормальности добавляется привередливость, то хлопот не оберешься. А у меня все еще ненормальная ступня? Я хочу сказать, что у меня такой уклон в эротику, что все странности души переходят в ногу. В результате плоть приобретает столь причудливые формы, что ей ничего не подходит. Так физический недостаток побеждает любовь, а любовь – это сила, которая никогда не покидает нас. Своим существованием мы обязаны совершенному некогда акту любви, поэтому душа в неоплатном долгу перед любовью. Так я понимаю странности любви и души. У Ренаты, считающей себя кем-то вроде астролога, другое мнение. Она убеждена, что все мои беды – от знака зодиака. «Никогда не видела такого бестолкового, незадачливого и несчастного Близнеца-неумеху, не способного устроить свою жизнь. И нечего скалить зубы, когда я говорю о звездах. Я тебе не безмозглая подстилка. Не женщина твоей мечты из “Камасутры”».

Я скалил зубы не из-за слов Ренаты, а потому, что мне предстояло прочитать все статьи о Близнецах в ее плохо подобранной астрологической библиотеке. Одна книга меня особенно поразила. Там говорилось о Близнеце как о думающей и чувствующей мельнице, где перемалывается душа. Что до «Камасутры», то Рената была самой настоящей женщиной, хотя не всегда раскованной в постели. Временами она становилась тихой, грустной, говорила о своих «расстройствах». В пятницу мы летим в Европу, это наша вторая поездка в нынешнем году. У нас были серьезные причины приезжать в Европу. Если я не помогу молодой женщине зрелым советом и симпатией, что еще я могу предложить ей? Да, я принимал близко к сердцу проблемы Ренаты.

Но объективность требовала посмотреть на нас со стороны. Многие могли видеть во мне старого развратника, который везет хорошенькую легкомысленную особу за границу, чтобы показать ей белый свет. Довершала картину предприимчивая и строгая мамаша, дававшая уроки испанского в коммерческом колледже на Стейт-стрит. Сеньора была не лишена обаяния и принадлежала к тому разряду людей, которые прекрасно чувствуют себя на Среднем Западе, поскольку иностранцы малость не в себе. Рената унаследовала красоту не от нее. Вообще, с биологической или эволюционной точки зрения Рената была само совершенство. Как леопард или породистая скаковая лошадь, она была «благородным животным» (смотри «Чувство прекрасного» Сантаяны). Ее таинственный отец (наши поездки в Европу и преследовали цель хоть что-нибудь разузнать о нем) был, по всей видимости, из тех силачей прежних времен, которые гнули толстые стальные прутья, тащили зубами железнодорожный вагон и лежа держали на спине двадцать человек. Словом, мощная фигура, подходящая в натурщики Родену. Что до сеньоры, я считал, что на самом деле она мадьярка, а не итальянка. Когда сеньора рассказывала какую-нибудь семейную историю, я словно видел, как она перебирается в Испанию с Балкан. Мне казалось, что я понимаю ее, и тому есть смешной резон. Я изучил ее, как мамину швейную машину. Десятилетним мальчишкой я разобрал «зингер» и собрал снова. Нажмешь, бывало, подножку из кованого железа, закрутится шкив, и вверх-вниз начинает ходить игла. Я отодвигал блестящую металлическую пластинку и рассматривал мелкие детали сложного устройства, слегка отдающего машинным маслом. Сеньора тоже состояла из мелких деталей и тоже отдавала машинным маслом, только в голове у нее не хватало каких-то частей. Все вроде бы в порядке: и катушка с ниткой, и игла ходит вверх-вниз, но ровного шва не получается.

Претензии сеньоры на здравомыслие выражались прежде всего в родительской предприимчивости. У нее было множество планов относительно Ренаты. Одни были грандиозны и рассчитаны на отдаленное будущее, другие – ближние, осуществимые практически не сегодня завтра. Сеньора положила немало трудов на воспитание Ренаты. Только на зубы дочери она потратила целое состояние. Зато и результат был великолепный. Большая честь увидеть, как Рената раскрывает свой хорошенький ротик. Когда она поддразнивала меня и заливалась звонким смехом, я умирал от восхищения. Когда у меня в детстве болели зубы (какое же темное, непросвещенное было время), единственное, что могла сделать моя мама, – это приложить к щеке горячую крышку с печки, завернутую в тряпье, или мешочек от табака, куда насыпала разогретую на сковородке гречневую крупу. С тех пор я преисполнен уважения к здоровым красивым зубам. Голос у Ренаты был высокий, несоразмерный с ее крупной фигурой. Когда она смеялась, казалось, проветривается все ее существо, вплоть до матки. Волосы Рената укладывала с помощью шелковых ленточек, обнажая на редкость грациозную шею, а ходила – Боже, как она ходила! Неудивительно, что сеньора не желала, несмотря на мой французский орден, «тратить» такое сокровище на меня. Но поскольку Рената была неравнодушна ко мне, почему бы не устроить общий дом? Сеньора была за. Ренате было под тридцать, с мужем она развелась и имела славного мальчугана. Звали его Роджер, и я очень привязался к нему. Старуха (как и Кантебиле – надо же!) уговаривала меня купить квартиру в кооперативном доме поближе к Северной стороне. Сама жить там она не собиралась. «Мне нужно уединение. У меня могут быть affaires de cceur»[15], – сказала она. Но Роджер должен жить в доме, где есть мужчина.

Мать и дочь вместе собирали сведения о громких свадьбах, сыгранных в брачный