Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Мирон рассказывал, что незнакомец говорил, как ему показалось, искренне. Сквозь завесу пара он видел только озабоченное выражение доброго бородатого лица. Перед ним был эксперт, знаток своего дела – разумный и справедливый. Но его слова сильно подействовали на старика. Меня тоже до слез проняло это зрелище – пустырь, ни единого деревца, в земле покойник на покойнике, нескончаемые ряды потускневших безымянных медных табличек. Рекламная оратория этого дьявольски вдохновенного Коффритца поразила Мирона Суибла в самое сердце. И меня тоже, ибо в ту пору я мучился мыслями о смерти. Я даже на похороны не ходил. Не мог смотреть, как привинчивают крышку гроба. «Неужели и меня ожидает такая же участь?» – стучало в голове. Я буквально сходил с ума. Состояние мое ухудшилось, когда я наткнулся на газетное сообщение о том, как несколько городских ребятишек нашли недалеко от крематория груду пустых гробов. Они переволокли их в пруд и катались, как на лодках. Прочитав в школе «Айвенго», они, точно рыцари, запаслись шестами. У одного пацана гроб перевернулся, и он застрял в шелковой обивке. Хорошо, что его спасли. Но перед моим мысленным взором маячили гробы, убранные пышной розовой тафтой и бледно-зеленым шелком. Гробы зияли, как крокодильи пасти. Я видел, как меня кладут в гроб и спускают в яму – мучиться от удушья и разлагаться под тяжестью камней и глины. Впрочем, нет – под тяжестью песка, поскольку Чикаго построен на месте бывших болот и побережий каменного века (поздний плиоцен). Чтобы избавиться от мрачных мыслей и видений, я постарался превратить этот шизоидный кошмар в предмет серьезных раздумий. Кажется, мне это удалось. Я посмотрел на проблему смерти как на буржуазную проблему, связанную с материальным благополучием, процветанием и взглядом на жизнь как на приятное времяпрепровождение. Макс Вебер писал, что современники считают жизнь бесконечной чередой выгод и удовольствий, что у них нет ощущения жизненного цикла, поэтому они умирают прежде времени, в расцвете сил. И все-таки эти ученые умствования не избавили меня от проклятия смерти. Только мысль, что это буржуазная черта – беспокоиться о том, как там, в загробье, немного успокаивала. Я до сих пор не могу простить Эдгару По его точных описаний летаргии и погребения заживо. Они отравили мне детство и портят настроение в почтенном возрасте. Я и сейчас боюсь укрываться с головой и подтыкать под ноги одеяло. Короче, я извел уйму времени, представляя, что значит быть мертвым. Может, лучше всего, когда тебя хоронят в морской пучине?
Итак, дыра в полу «понтиака» у Ренаты была от тяжелых пакетов, которые развозил для показа клиентам ее экс. Когда мы с ней встретились, меня не только обуревали горестные думы о смерти (не стоит ли попросить, чтобы над моим гробом сделали деревянное перекрытие, чтобы я не слишком ощущал тяжесть земли?) – во мне развилась новая странность. Мне часто приходилось бывать по делам в одном из небоскребов на улице Ласалль. Каждый раз, когда лифт останавливался и должна была открыться дверь, мое сердце неожиданно сжималось: «Вот она, судьба!» Наверное, я думал, что встречу женщину своей мечты. «Ты?! Наконец-то!» Осознав, сколь нелепо мое поведение в лифте, я сделал единственный верный шаг – вернулся к здравомыслию. Я даже попробовал взглянуть на это явление с научной точки зрения. Но что может сделать наука? Только подтвердить, что если такое случается, значит, тому была причина. Так что здравомыслие ни к чему не привело. Да и что стоит здравомыслие, если я много тысяч лет ждал, когда Бог пошлет мою душу на эту Землю? Здесь мне предстояло найти единственное правдивое и чистое слово, прежде чем по окончании земного пути вернуться туда. Я боялся вернуться с пустыми руками. Здравомыслие не могло справиться со страхом опоздать. Это всякому понятно.
Когда меня назначили присяжным заседателем, я поначалу ворчал: пустая трата времени, – но потом вошел во вкус и стал исполнительным судейским работником. Какое же это блаженство – выходить поутру из дома. С нумерованным железным жетоном на груди я встречался со своими коллегами в комнате для заседателей, в новом небоскребе, построенном муниципальными властями. Стеклянные стены и красновато-коричневые балки смотрелись отлично. Из окон открывался красивый вид, рождающий смелые идеи: огромный купол неба, зеленоватая река, перепоясанная черным мостом, вдали маячат цилиндры цистерн, теряются в желтоватой дымке трущобные кварталы. Чтобы не терять времени даром, я принес из дома кучу книг и бумаг. Здесь я первый раз прочитал насквозь все письма Пьера Текстера, которые тот присылал мне из Калифорнии.
Я не очень внимательно читаю письма, к тому же Текстер пишет длинно и порой нудно. Он надиктовывал свои послания, сидя босой на походном стуле в своей апельсиновой рощице под Пало-Альто. Он носил черный пиджак, похожий на мундир итальянских карабинеров, пил пепси-колу, имел восемь или десять детей, бессчетное количество кредиторов и держал себя как министр культуры. Женщины его обожали, считали гением. Они верили всему, что бы он ни говорил, перепечатывали его рукописи, рожали ему детей, покупали пепси-колу. Читая многословные послания Текстера по поводу первого номера «Ковчега» (подготовительная работа шла уже три года и съедала астрономические суммы), я уразумел одно: он настаивает, чтобы я закончил серию эссе «Великие зануды современности». Текстер взвешивал различные подходы к теме и подбирал фигурантов. Некоторые герои напрашивались – политики, философы, просветители-пропагандисты, медики, но были и такие, о которых обычно забывают, – взять хотя бы новаторов скуки. Я, однако, охладел к классификации и размышлял над проблемой в плане чисто теоретическом.
Я с интересом перечитал свои заметки о хандре и порадовался тому, как искусно обошел проблему дефиниций. Молодец, что и говорить. Незачем вторгаться в теологические споры вокруг accidia и tedium vitac. Бог с ними – с равнодушием к религии и пресыщенностью жизнью. Я ограничился заявлением, что с самого начала человечество знало состояния скуки, но никто не подошел к проблеме вплотную, как она того заслуживает. В наше время на смену понятию «скука» пришло понятие «anomie» или «отчуждение», являющееся результатом условий труда при капитализме и уравнительных процессов в «массовом обществе», следствием угасания религиозной веры и постепенного исчезновения харизматических личностей, пророков, а также игнорирования силы Бессознательного и усиления рационалистического начала в эпоху высоких технологий и роста бюрократии. Начинать же нужно с такого понимания современного мира: вы либо