class="p1">Полли долго думала, как ответить на вопрос своего спутника, и наконец выдавила:

– Мистер Ситрин все еще привлекательный мужчина.

– Спасибо, милая, – отозвался я.

– А как же иначе? Одни глаза чего стоят. Ты видела такие большущие черные глаза? И член, наверное, большущий. Красавец, да и только, правда, увядающий. Да, сдает мужик, и потому горюет. Подбородок уже не твердый, а под ним второй вырос. Складки на шее. Ноздри раздулись, а из них белые волосы торчат. У старых лошадей и гончих псов вся морда тоже белая. И все-таки он не похож на других. Он, как бы это сказать, редкая птица. Вроде розового фламинго. Его надо в Красную книгу занести. И мужской силы хоть отбавляй. Всех баб перетрахал. Но себя еще больше любит. Со своим дружком Джорджем физкультурой занимается. Стоят на голове, принимают витамин Е и с ракеткой по корту носятся. Говорят, у тебя удар левой хорош.

– Да, но для Олимпийских игр я староват.

– У мистера Ситрина сидячая работа, ему нужны физические упражнения, – вставила Полли. Она начинала нравиться мне – не как женщина, а так, по-человечески. Нос с горбинкой и золотисто-рыжие волосы.

– Не потому он старается быть в форме. У него подружка молоденькая, а молоденькие не любят, когда их животом жмут, у них чувства юмора не хватает.

– У меня воспаление шейных суставов, вот я и упражняюсь, – объяснил я Полли. – С годами голова вроде как тяжелеет, и шея плохо ее держит. Да, напряжение накапливается в голове, этом вороньем гнезде, откуда свободная неповторимая личность обозревает окружающий мир.

В общем-то Кантебиле прав: я люблю себя, я тщеславен и не достиг еще того возраста, когда отказываются от честолюбивых планов – чего бы они ни касались. Впрочем, мною движет не только тщеславие. Без физических упражнений я плохо себя чувствую. Надеюсь, с годами мои неврозы будут отнимать меньше энергии. Толстой считал, что людей губит их образ жизни: едят мясо, пьют водку и кофе, курят. Перенасыщенные калориями и стимуляторами, не занятые полезным трудом, наши современники поддаются похоти, впадают в грехи. В этом пункте цепочка мыслей всегда прерывалась. Я непременно вспоминал, что Гитлер был вегетарианцем, следовательно, мясо тут ни при чем. Скорее влияет внутренний настрой, недоброе сердце, даже карма, то есть закон возмездия, согласно которому мы расплачиваемся в этой жизни за дурные поступки в предшествующих. Последнее время я усиленно штудирую Штейнера. Так вот Штейнер утверждает, что дух крепнет в противостоянии материальному миру, хотя телесная наша оболочка изнашивается. Увы, старение не приносит мне морального удовлетворения. Когда я гуляю с моими маленькими дочерьми, глупые люди спрашивают: «Это ваши внучки?» Внучки, у меня – как это возможно? Но вот я смотрю в зеркало, вижу то ли набитое чучело, давнюю охотничью добычу, то ли музейный экспонат, который всегда ассоциируется у меня с древностью, и мне становится страшно. Старые фотографии тоже говорят, что я уже не тот, каким был раньше. Может, мне стоит говорить: «Да, у меня вид человека, одной ногой уже стоящего в могиле, зато посмотрите на диаграмму моей души». Но я и этого не могу. Конечно, я выгляжу лучше, чем покойник, но временами не намного.

– Ну что ж, спасибо, что заскочили, миссис Паломино. Но сейчас простите меня. Мне скоро нужно ехать, а я еще не брился и не завтракал.

– Чем бреешься, электрической или безопасной? – спросил Кантебиле.

– «Ремингтоном».

– Из электрических лучше всего «Аберкромби и Фитч». Я, пожалуй, тоже побреюсь. Что у тебя на завтрак?

– Ограничиваюсь йогуртом. Но вам могу предложить что-нибудь другое.

– Не, мы только что поели. А ты только йогурт? Без ничего? А как насчет яичка вкрутую? Полли мигом сварит. Полли, поди на кухню, свари Чарли яйцо. Зачем, говоришь, выбираешься?

– Позвонили из суда, просили приехать.

– А насчет «мерседеса» не расстраивайся. Я тебе три таких достану. Большой человек не должен обижаться из-за такой мелочи, как машина. Все образуется… Слышь, почему бы нам не встретиться после суда? Посидим, выпьем. Тебе самому захочется принять. Кроме того, поговоришь еще. А то молчишь все. Это тебе вредно. – Кантебиле устроился еще удобнее. Закинув обе руки на спинку дивана, он всем своим видом показывал, что его не прогонишь. Вдобавок ему явно хотелось поделиться сладостным ощущением близости с хорошенькой Полли, хотя я сильно сомневаюсь, что он преуспел в этом занятии. – Нет, такая жизнь тебе не годится, – сказал Кантебиле. – Я видел мужиков после одиночки, знаю, как они выглядят. И какого рожна ты поселился на Южной стороне, среди трущоб? Только потому, что у тебя на Мидуэй есть высоколобые дружки? Ты говорил о профессоре Ричарде – как его?

– Ричард Дурнвальд.

– Он самый. Еще рассказывал, как какой-то головорез погнался за тобой на улице. Не, тебе нужна квартира поближе к Северной стороне, в высотке с хорошей охраной и подземным гаражом… У тебя хоть пистолет есть?

– Нет.

– Вот-вот, об этом я и говорю! Ты что, не соображаешь, что к чему? Не соображаешь, что сейчас в Чикаго хуже, чем в форте Дирборн. Разве не читал, что у краснокожих томагавки были и ружья, а у белых ничего? На прошлой неделе газеты писали, что одному таксисту морду прострелили – видел? Ему теперь целый год ряшку ремонтировать. Неужели после этого тебе не хочется прострелить башку бандиту, который нападает на тебя? Хочешь, дам тебе пистолет? Не надо, говоришь? Ну, значит, совсем сдал. Тогда я не понимаю, как ты вообще с бабой справляешься. Эх вы, мягкотелые иисусики, смотреть на вас тошно! Форрест Томчек и людоед Пинскер тебя с потрохами съедят. Слабое утешение, что ты выше их. – Кантебиле сунул руку за пазуху. – Вот пистолет, бери!

Я питаю непонятную слабость к таким субъектам, как Кантебиле. Не случайно барон фон Тренк из моей бродвейской пьесы, которая принесла мне большие деньги за экранизацию, ставшие желанной добычей хищников, жаждущих крови, тех самых, с кем я встречаюсь сегодня, тоже человек экспансивный, импульсивный, громогласный, с кашей в голове. Такой тип людей начинает пользоваться успехом у среднего класса. Ринальдо костит меня за упадничество, за уснувшие инстинкты. Я и не думаю защищаться. Его идеи восходят, вероятно, к Жюльену Сорелю, хотя он, конечно же, не читал Стендаля. Убежденные сторонники этих идей призывают к насилию, чтобы встряхнуть буржуазию, воскресить ее дерзость и мужество. Это налетчики-смертники, политические террористы, захватывающие заложников и расстреливающие толпы людей, арафаты разных мастей, о которых постоянно читаешь в газетах и которых показывают по телевидению. Кантебиле отчасти походил на этих людей, так как неистово проводил в жизнь некий человеческий принцип, не