Никто из них даже не моргнул.

Придурок Измайлов.

Я снова попробовала привести пару в сознание, и снова у меня ничего не вышло. Мужчина даже с места не сдвинулся, женщина продолжала вжиматься в стену.

Ситуацию спас Крюгер. Пес негромко залаял, снова завертелся волчком, а потом начал облизывать руки.

Первым в себя пришел глава семьи, моргнул, нахмурился, медленно перевел на меня осознанный взгляд, внимательно оглядел, отступив на шаг и обнимая жену за талию.

— Кто вы такая? — пророкотал мужчина басом. Угрожающе, настойчиво, агрессивно.

— Мара Шелестова. И я виновата в том… что вы только что увидели. Точнее, кого. Давайте присядем, — провела рукой по волосам, настороженно поглядывая на хозяина дома.

Он кивнул, подтолкнул жену к дивану, сел сам, переплел их пальцы, левой рукой продолжая обнимать вторую половинку за плечи. Синие глаза смотрели напряженно и очень настороженно.

Я вздохнула, постаралась собраться с мыслями.

Крюгер уселся на задницу рядом с хозяйкой дома и положил морду ей на колени. Женщина, не задумываясь, даже не отдавая себе отчета, принялась гладить пса по голове.

— Вы не сошли с ума, это не шутка, не розыгрыш, не обман. Я не мошенница и не преступница и тоже не сумасшедшая, — начала, удерживая тяжелый взгляд мужчины. — Я хозяйка отеля. Единственного в своем роде. Отеля для оставшихся в нашем мире душ.

Я говорила и говорила, старалась объяснить. Семейная пара молчала. Тикали где-то в соседней комнате часы, продолжала гавкать на улице их собака. А я не понимала, как расценивать это молчание. Никаких вопросов, никаких возражений, обвинений, угроз вызвать милицию, попыток выставить свихнувшуюся тетку за дверь.

— Я еще раз прошу у вас прощения, — вздохнула я.

Женщина рывком поднялась, тряхнула головой и стремительно вышла из комнаты. Муж следом не пошел, остался сидеть на диване, уперев руки в колени.

— Простите, — снова извинилась, — но зачем к вам пришел Антон?

Я не могла не спросить. Измайлов не был их родственником абсолютно точно. Ни одной общей черты, ни капли горя, или сопереживания, или радости на лицах семейной пары.

— Пришел сказать, что он существует, — уголки губ мужчины приподнялись. — Я Вениаминов Владимир Яковлевич, профессор кафедры нейропсихологии в МГУ. Бывший куратор Измайлова, — доктор провел рукой по волосам точно так же, как и я чуть больше часа назад. Снял очки, протер, снова надел.

А я испытала одновременно и облегчение, и невероятную злость.

— Я…

— Да-да, — в комнате снова появилась жена Владимира Яковлевича, — извиняетесь, — хмыкнула женщина.

Она несла поднос с чашками, чайником и печеньем и изо всех сил старалась держаться, но пальцы слишком крепко сжимали ручки, а на руках все еще оставалась гусиная кожа.

— Меня зовут Вера Андреевна, — представилась женщина, ставя поднос на низкий столик сбоку и садясь на диван. — Какая интересная у вас работа, Мара, — улыбнулась жена профессора, разливая по чашкам чай.

Теперь настала моя очередь недоверчиво коситься на семейную пару.

— Видите ли, Мара, — иронично хмыкнул профессор, — в бытность свою студентом и моим аспирантом Антон Измайлов изо всех сил старался доказать мне существование потустороннего мира.

— Правильно понимаю, что не доказал?

— Правильно, — кивнул доктор. — Над ним потешалась вся кафедра.

Я вздохнула.

Вся кафедра — это сколько человек? Двести-триста? Больше?

Приплыли…

— Так он действительно… — начала Вера Андреевна, неопределенно мотнув головой в сторону открытой входной двери.

— Действительно, — скривилась я, не дав ей договорить, пытаясь понять, что со всем этим богатством мне теперь делать.

На какое-то время в комнате повисла задумчивая тишина. Я пила горячий чай маленькими глотками, Крюгер счастливо сопел, получая свою порцию любви и ласки от совершенно незнакомых людей, супружеская чета обдумывала произошедшее. Владимир Яковлевич сжал руку жены сразу же, как только женщина села рядом с ним, и все еще крепко ее держал.

«И в горе, и в радости»?..

Я рассматривала украдкой обоих, отмечая глубокие складочки у губ, небольшие синяки под глазами, простую «дачную» одежду, и два вопроса так и рвались с языка. Один вполне себе уместный, а вот второй… Второй из серии «не-твое-собачье-дело».

— Вы верите теперь? — спросила, нарушив молчание. Крюгер повернул ко мне вытянутую морду, дернул ушами, словно спрашивая: «Ты, что, совсем сдурела? Оставь людей в покое».

— Знаете, очень странное чувство, Мара, — поставил на стол свою чашку мужчина. — Я пытаюсь обдумать то, что случилось, но… Не могу. Все как… словно я какое-то дурацкое шоу смотрю по телевизору.

Я лишь кивнула и собралась задать другой вопрос, но меня опередила хозяйка дома.

— Как… как вы дотронулись до него?

Не напрягаясь.

— Это моя особенность, — пожала плечами. — Я прошу прощения, если лезу не в свое дело…

Да какое там «если»… Лезу, и не в свое.

— …у вас есть внуки?

Оба подняли на меня глаза, у обоих губы сжались в тонкую линию, оба молчали какое-то время. Достаточно долгое, чтобы я перестала надеяться на ответ и тысячу раз пожалела о том, что рискнула спросить.

Я смотрела на супружескую пару и читала на их лицах старую боль, видела догорающие угольки надежды. Даже не угольки — искры.

Они сидели передо мной с прямыми спинами, напряженными плечами, держащиеся за руки и такие несчастные, что убежать хотелось. От чужого горя, особенно когда не можешь помочь, всегда хочется убежать, потому что острота собственного бессилия становится особенно реальной. Но я заставила себя сидеть, выдерживая эти взгляды, заставила ждать, когда же они скажут хоть слово.

Потому что я помочь могла. Возможно.

— Нет, Мара, у нас нет внуков, — рвано дернула головой Вера Андреевна, первой приходя в себя. — И, скорее всего, никогда не будет, по крайней мере, родных.

Неправда.

Это неправда. У них должны быть внуки.

Я украдкой еще раз оглядела обоих, прислушалась к себе и своим ощущениям, пока Вера Андреевна говорила.

Говорила и говорила.

Я прекрасно отдавала себе отчет, почему собралась помочь, прекрасно понимала, кого они мне напомнили.

Владимир Яковлевич молчал, кивал иногда, но по большому счету больше как-либо на слова жены не реагировал. Лицо словно закаменело, лишь глаза продолжали лихорадочно и ярко блестеть.

Я не стала ничего обещать, не стала объяснять, чем вызван мой интерес, не стала брать ни номера телефона, ни адреса их дочери. Допила свой чай, еще раз извинилась и собралась уходить.