Через полчаса Аврора все еще не проснулась, ее голова по-прежнему лежала на его коленях, неподвижно. Он все так же гладил ее по темным волосам, это был словно какой-то ласкательный наркотик, и ему вспомнилась заснувшая Матильда, которую он перед самым концом успокаивал, баюкал, как ребенка. Он посмотрел на Аврору, любовался какое-то время ее красивым ангельским лицом, шеей, веками. Она словно улетала во сне куда-то далеко. Но она не была ни ангелом, ни даром небес, может, даже совсем наоборот. Из-за того что он долго не двигался, оставался все в той же позе, теперь у него ныла затекшая спина, ноги, все тело, он угодил в довольно затруднительное положение, честно говоря, Аврора и в самом деле причиняла ему боль… Возможно, эта женщина с самого начала вливала в него по капле некий сладкий яд, он и сам чувствовал, что уже отравлен им, болен, а она как ни в чем не бывало продолжала влиять на него, манипулировать им без всякой задней мысли, и они оба, даже не сознавая этого, допустили, чтобы их снесло к самым крайним пределам, из-за этого впору стать макиавеллистом, пойти ко дну. С тех пор как они начали видеться, они попросту тонули, повинуясь естественному движению души, их общей души. Эта связь им обоим причиняла боль.

В полной темноте, которая окутывала комнату, он все видел под другим углом зрения. Она с самого начала заставляла его делать то, что хотела, и даже сверх того, только на этот раз они зашли слишком далеко. Людовик понял, почему Кубресак сегодня днем отправил ему эсэмэску, зачем хотел видеть его в понедельник утром, и если он прав, то это Кобзам провел свое собственное расследование, выясняя, где он работает. И он или Фабиан наверняка уже позвонили Кубресаку, чтобы узнать, посылало ли его агентство кого-нибудь в район Дефанс, а заодно потребовать у него объяснений, заявив ему, что дело плохо обернулось и что все это было вполне предсказуемо… Глядя на освещенные окна по ту сторону двора, он продолжал гладить волосы Авроры, скользить пальцами по ее лицу, совершенно не важно, пользуется она им или нет, в конце концов это не проблема, важно только то, что она здесь, рядом с ним, его ролью было не пугать ее, не тревожить, а защищать, держать ее при себе. То, что она давала ему, было огромно, неизмеримо. Уже только держать ее, заснувшую, на своих коленях, ласкать кончиками пальцев, было для него всем, это его совершенно успокаивало. Он ни в коем случае не хотел ни пугать, ни тревожить ее, и крайней мерой, чтобы избежать этого, будет постоянно предупреждать ее страх, беречь ее. Только на этот раз некий Фабиан кое-что сопоставил, и этот тип обязательно встанет у них на пути, на их общем пути, скоро он их по-настоящему побеспокоит.

– Пять лет, приятель! Если мужик был еще жив, когда ты свинтил оттуда, и если кто-то это видел, тебе не позавидуешь. Плохо твое дело…

– Да я же тебе говорю, что я его и пальцем не тронул!

– Согласен, но ведь и нельзя сказать, что ты хоть пальцем шевельнул, чтобы его спасти, скорее даже наоборот… Кончай дурить, Людо, вылезай из этого дерьма, погоди, у меня двойной вызов, никуда не девайся, я скоро перезвоню!

Людовик устроился на террасе кафе перед двойным эспрессо, который только что пил. Было холодно, он оказался единственным клиентом, устроившимся снаружи. Официант считал, что хорошо поступил, включив обогреватель с тарельчатым рефлектором, но Людовик терпеть не мог это ощущение, будто поджариваешься на гриле, уж лучше холод. Он сдвинул вместе два стула. Напротив него на другой стороне улицы в тунисской овощной лавке был наплыв покупателей, довольно жалкий, по правде сказать. В такой холод люди предпочитали делать покупки в универсаме «Монопри», в залах с более умеренной температурой. Он смотрел, как работают эти тунисцы, у которых он только что купил два пакета овощей. Четыре продавца проводили свою жизнь в этом просторном помещении, открытом всем сквознякам, и мерзли, несмотря на маленький радиатор, спрятанный под кассой. Временами они все втроем сбивались в кучу за кассой на площади меньше квадратного метра, пытаясь согреться слабым теплом, и это словно спаивало их вместе, во всяком случае, они при этом здорово веселились.

Людовик вышел из дома, решив не будить Аврору. Подсунул подушку ей под голову, чтобы заменить свои колени. Несмотря на обстоятельства, он вновь открывал для себя радость от того, что кто-то ждет его дома, что он не один на белом свете. В городе у одиночества непомерное эхо. Он-то думал, что жить одному будет благом, компенсацией за все то время, что он толкался среди людей, был постоянно ими окружен. На самом деле ничего подобного. Заслышав, как он кашляет, три тунисца шутки ради поманили его к себе издали, предлагая ему присоединиться к ним возле обогревателя. Дескать, в тесноте, да не в обиде. Никогда у него не было такого кашля. Он махнул им в ответ, давая понять, что все в порядке. Отсюда их фрукты казались искусственными, особенно неестественно блестящими выглядели апельсины и яблоки, словно их навощили, но с овощами у них было все в порядке.

Он взял картошку, лук-порей, репу и сельдерей, но не капусту, потому что у нее не слишком приятный запах. Решил сделать Авроре сюрприз, сварив суп, так она проснется от запаха готовящихся овощей. Его телефон завибрировал, это перезвонил Матис. Матис работал на своего отца, у того кабинет в Бриве, но сам жил в Фижаке и был всего лишь страховым агентом, хотя и изучал право. Они дружили с коллежа, играли за один клуб в Вильневе. Матис при своей подвижности был полузащитником схватки и капитаном, отличался прямотой и всегда говорил что думал.

– Слушай, ты это ради Кубресакова клиента вляпался в дерьмо?

– Матис, я ни во что не вляпался, а всего лишь хотел припугнуть этого типа, я его даже не трогал, он сам по себе упал.

– Может, ты его все-таки малость тронул?

– Нет, едва к плечу прикоснулся.

– Ладно, но если ты его поджидал, значит, для того, чтобы наброситься. Это изобличает преступный умысел. Повторяю: можешь смело добавить это к неоказанию помощи и угрозам, в общем, дальше расписывать не буду, мы ведь и так понимаем, что к чему.

– На бумаге да.

– Так это для Кубресака?

– Нет.

– Ты что, подхалтуриваешь, работаешь втемную?

– Нет.

– Слушай, Людо, я не очень-то знаю, что тебе сказать, но тут остается только молиться, чтобы полиция или жандармерия, не знаю, как это происходит в Париже, не начала расследование. Можешь только свечку поставить, чтобы не запустили процедуру.

– А кто вправе это сделать?

– Если есть сомнения, может затеять сама полиция или кто-нибудь жалобу подаст… Но если он умер не сразу и ты оставил его умирать, представляешь, как все это завоняет? Ты уверен, что не стукнул его хотя бы разочек?

– Я всего лишь взял его за плечо, вот и все!

– Ладно тебе, Людо, я же тебя знаю, мы же вместе играли, ты хоть и не бьешь, но все-таки больно сделать можешь…

– Да говорю же тебе, не бил я его.

– А кто был в курсе твоих неладов с этим мужиком?

– Никто. Только один тип, который с ним работал, компаньон.