– Он малый самонадеянный, – сказал Эдди.

– Был самонадеянный, – сказал Томас Хадсон. –Теперь уже вряд ли.

Солнце садилось, а перед ним стлались облака.

– Как только наши выйдут на связь, надо послатьтелеграмму Уилсону, чтобы он прилетел сюда пораньше и пусть позвонит и закажетмне билет в Нью-Йорк.

– А пока вас не будет, что мне делать здесь?

– Да так, присматривай за всем. Чеки на каждый месяц яоставлю. Если начнутся ураганы, найми людей, сколько потребуется, чтобы помощьу тебя была хорошая и на катере и в доме.

– Будет сделано, – сказал Эдди. – Но теперьмне на все это на…

– Мне тоже, – сказал Томас Хадсон.

– У нас есть Том-младший.

– Да, пока есть, – сказал Томас Хадсон и впервыезаглянул в глубокую бесконечную перспективу ожидающей его впереди пустоты.

– Как-нибудь справитесь, – сказал Эдди.

– Конечно. А когда я не справлялся?

– Поживете в Париже, а потом поезжайте к себе на Кубу,и пусть Том-младший там с вами побудет. Писать на Кубе вам хорошо, вот иотвлечетесь.

– Конечно, – сказал Томас Хадсон.

– Путешествовать будете, это тоже хорошо. Будете ездитьна огромных пароходах, мне всегда на таких хотелось поплавать. Все ихперепробуйте. Пусть везут вас по своим путям-дорогам.

– Конечно.

– Ах, мать твою! – сказал Эдди. – И какогохрена нашего Дэви убило?

– Не надо, Эдди, – сказал Томас Хадсон. –Этого нам не дано знать.

– Да пропади все пропадом! – сказал Эдди и сдвинулшляпу на затылок.

– Как сумеем, так и сыграем, – сказал ТомасХадсон. Но теперь он знал, что для него игра не стоит свеч.

Пересекая океан на «Ile de France», Томас Хадсон понял, чтоад не обязательно такой, каким описывал его Данте или кто-нибудь другой извеликих бытописателей ада, а может быть и комфортабельным, приятным, милымтвоему сердцу пароходом, увозящим тебя на восток, в страну, к которой ты всегдаприближался, заранее предвкушая свой приезд туда. Кругов в этом адунасчитывалось много, и они не имели таких четких границ, как у великогофлорентийского эгоцентрика. Он сел на пароход рано, ища в нем (теперь это былоуже ясно) спасения от города, где его пугали встречи с людьми, которые будутзаговаривать с ним о случившемся. Он думал, что на пароходе сумеет прийти ккакому-то соглашению со своим горем, еще не зная, что горю никакие соглашенияне помогут. Излечить его может только смерть, а все другое лишь притупляет иобезболивает. Говорят, будто излечивает его и время. Но если излечение приноситтебе нечто иное, чем твоя смерть, тогда горе твое, скорее всего, не настоящее.

Одно из средств, которое притупляет его временно, притупляяв тебе вообще все остальные чувства, – это пьянство. Есть и другое,отвлекающее тебя от мыслей о нем, – и это работа. Оба эти средства былиизвестны Томасу Хадсону. Но он знал также, что пьянство убьет в нем способностьхорошо работать, а работа уже столько лет лежала в основе его жизни, что он немог позволить себе потерять эту способность.

Но поскольку он знал, что несколько дней работать не сможет,то решил пить, читать, заниматься моционом и, замучившись за день, спатьмертвым сном. Он спал в самолете. Но в Нью-Йорке спать не мог.

Теперь он сидел в своей двойной каюте люкс, куда носильщикиуже внесли его чемоданы и большую пачку купленных им журналов и газет. Онрешил, что с такого чтива начинать будет легче всего. Он отдал стюарду свойбилет и попросил его принести бутылку перрье и льду. Когда это был подано, ондостал из чемодана бутылку шотландского виски, откупорил ее и приготовил себепитье. Потом перерезал бечевку, которой была связана пачка журналов и газет, иразложил их на столе. Номера были свеженькие, девственные по сравнению с теми,которые приходили на остров. Он взял «Нью-Йоркер». На острове он всегдаприберегал этот журнал к вечеру, и ему уже давно не приходилось видеть номер«Нью-Йоркера», вышедший на этой же неделе и не перегнутый пополам. Он сидел вглубоком, удобном кресле и пил виски и понимал, что невозможно читать«Нью-Йоркер», если те, кого ты любишь, умерли всего несколько дней назад. Онвзял «Тайм» и «Тайм» смог читать – все, включая раздел «Некрологи», где былиоба его мальчика – мертвые, и был указан их возраст, возраст их матери, несовсем точно, указано ее семейное положение и то, что она развелась с ним в1933 году.

В журнале «Ньюсуик» сведения были те же самые. Но когдаТомас Хадсон прочел эту краткую заметку, у него осталось странное чувство,будто автор ее пожалел погибших мальчиков.

Он смешал себе еще одну порцию и подумал, что лучше всегодля смеси с виски годится перрье, потом прочел от корки до корки «Тайм» и«Ньюсуик». Какого черта ее понесло в Биарриц? – подумал он. Вполне моглабы поехать в Сен-Жан-де-Люс.

И понял, что виски уже немного помогло ему.

Отрешись от них, сказал он себе. Помни, какие они были, аостальное вычеркни из памяти. Рано или поздно придется это сделать. Так сделайэто теперь.

Читай дальше, сказал он. И тут пароход отчалил от пристани.Он шел очень медленно, и Томас Хадсон даже не взглянул в иллюминатор. Он сиделв удобном кресле и просматривал кипу газет и журналов и пил шотландское виски сперрье.

Не стоит перед тобой никакой проблемы, сказал он. Тыотрешился от них, и они исчезли. Да и вообще нельзя было так любить этихмальчиков. Нельзя было любить мальчиков, и их мать нельзя было любить. Вот ведьчто виски делает! – сказал он себе. Какое блистательнее разрешение всехнаших проблем. Мудрец алхимик разрешил труднейшую задачу. Из олова он сотворилдерьмо. Нет, не вышло… Из олова он сотворил ко злату и дерьмо в придачу. Воттак лучше.

Интересно, где сейчас Роджер со своей девицей, подумал он.Где находится Томми, видимо, известно в банке. А где я – я сам знаю. Я сижуздесь с бутылкой «Старого лосося». Завтра я все это из себя выпарю в гимнастическомзале. Усядусь там на велосипед, который никуда не приезжает, и на механическуюлошадку. Вот что мне требуется. Хорошенько протрястись на механической лошадке.Потом основательный массаж. Потом я встречусь с кем-нибудь в баре, и мыпоговорим о том о сем. Ведь всего шесть дней. Шесть дней прожить можно.