Никто из них не ходил в церковь, даже на рождество, и никтоне одевался, как полагалось по рыбацкой моде. Это были самые непохожие нарыбаков рыбаки, хоть они и были из самых лучших. Они ходили в старых соломенныхшляпах, а то и вовсе без шляп. Одевались во всякое старье и ходили если небосиком, то в простых башмаках. Рыбака всегда можно было отличить отдеревенского – guajiro[20], – потому что деревенские, приезжая в город,надевали особого покроя складчатые рубашки, широкие шляпы, узкие брюки и сапогидля верховой езды и почти все имели при себе мачете, а рыбаки носили любыеошметки и всегда были веселы и уверены в себе. Деревенские, наоборот, былиочень сдержанны и застенчивы, пока, конечно, не напивались. Но по чему можнобыло сразу безошибочно узнать рыбака – это по его рукам. У стариков руки былиузловатые и темные, усеянные коричневыми пятнами, а пальцы и ладони все вглубоких ранах и в шрамах от работы с ручной крючковой снастью. У молодых рукине были узловатые, но коричневые пятна были и у них, и глубокие шрамы тоже; иволосы на руках и предплечьях у всех, кроме самых темных брюнетов, быливыбелены соленой водой и солнцем.

Томас Хадсон вспоминал, как в это рождественское утро – утропервого военного рождества – хозяин бара спросил его: «Не хотите ли креветок?»– и принес большое блюдо с горой свежесваренных креветок, и поставил его настойку, а сам стал резать тонкими ломтиками лимон и раскладывать ломтики наблюдце. Креветки были большие и розовые, и усы у них свисали чуть не на фут состойки, и хозяин взял одну и расправил усы до полной длины и сказал, что онидлиннее, чем даже у японского адмирала.

Томас Хадсон оторвал японскому адмиралу шейку, затембольшими пальцами взломал скорлупу у него на животе и высосал всю креветку, иона была такая свежая и шелковистая на зубах и такая ароматная оттого, что быласварена в морской воде и приправлена свежим лимонным соком и чернымперцем-горошком, – Томас Хадсон еще подумал, что лучших он нигде не едал,ни в Малаге, ни в Таррагоне, ни в Валенсии. И тут-то котенок подбежал к нему –бегом промчался через весь бар – и стал тереться о его руку и выпрашиватькреветку.

– Они слишком большие для тебя, кискин, – сказалТомас Хадсон. Но все же отщипнул пальцами кусочек и подал котенку, и тот,ухватив его, побежал обратно на витрину табачного прилавка и стал есть быстро ижадно.

Томас Хадсон разглядывал этого котенка с его красивойчерно-белой расцветкой – белая грудь, и белые передние лапки, и чернаяполумаска на лбу и вокруг глаз, – наблюдал, как он рычит и пожираеткреветку, и спросил наконец, чей это котенок.

– Захотите, ваш будет.

– У меня дома уже есть двое. Персидские.

– Подумаешь, важность – двое! Возьмите еще и этого.Чтобы в их будущем потомстве было немножко кохимарской крови.

– Папа, можно нам его взять? – спросил один из егосыновей, о которых он теперь никогда не позволял себе думать. Мальчик поднялсяпо ступенькам с террасы, где он смотрел, как возвращаются к берегу рыбачьилодки – как рыбаки убирают мачты, выгружают смотанную кругами снасть, сваливаютрыбу на берег. – Папа, пожалуйста, возьмем его! Он такой красивый.

– Ты думаешь, ему будет хорошо вдали от моря?

– Конечно. А тут ему скоро станет очень плохо. Ты жевидел на улицах, какие они жалкие, эти бродячие коты? А когда-то, наверно, былитакие же, как он.

– Возьмите его, – сказал хозяин. – Ему будетхорошо на ферме.

– Слушай, Томас, – заговорил один из рыбаков,который, сидя за столом, прислушивался к их разговору. – Если тебе нужныкоты, так я могу достать тебе ангорского из Гуанабакоа. Настоящего ангорского.

– А он точно мужского пола?

– Не меньше, чем ты, – сказал рыбак. За столом всезасмеялись. На этом построены почти все испанские шутки.

– Только у него там шерсть. – Рыбаку захотелосьвторично вызвать смех, и это ему удалось.

– Папа, ну, пожалуйста, возьмем этого котенка, –сказал мальчик. – Он мужского пола.

– Ты уверен?

– Я знаю, папа. Знаю.

– Ты и о персидских говорил то же самое.

– Персидские – другое дело, папа. С персидскими яошибся и признаю это. Но теперь я знаю, папа. Знаю точно.

– Слушай, Томас. Хочешь тигрового ангорского изГуанабакоа? – спросил рыбак.

– Да что он такой за особенный кот? Для колдовства, чтоли?

– При чем тут колдовство? Этот кот никогда даже неслыхал ни о каком колдовстве. Он больше христианин, чем ты.

– Es muy posible[21], – сказал другой рыбак; и ониопять засмеялись.

– Сколько же он стоит, этот знаменитый кот? –спросил Томас Хадсон.

– Нисколько. Это подарок. Настоящий ангорский тигр. Эторождественский подарок.

– Иди сюда, в бар, выпьем, и ты мне его опишешь.

Рыбак поднялся по ступенькам. На нем были очки в роговойоправе и линялая чистая голубая рубашка, которая выглядела так, как будто ещеодной стирки ей не выдержать. На спине между лопатками она стала тоненькой, каккружево, и ткань уже начинала расползаться. Штаны были тоже линялые, цветахаки, и даже на рождество он был босиком. Лицо и руки у него загорели дочерноты. Он положил свои руки, все в шрамах, на прилавок и сказал хозяину:

– Виски с лимонадом.

– Меня от лимонада тошнит, – сказал ТомасХадсон. – Мне с минеральной.

– А мне полезно, с лимонадом, – сказалрыбак. – Я люблю «Канада драй». А когда без лимонада, то мне противен вкусвиски. Да ты послушай меня, Томас. Это же серьезный кот.

– Папа, – сказал мальчик, – пока вы с этимгосподином не начали пить, скажи, мы возьмем этого котенка?

Он привязал пустую скорлупу от креветки к обрывку белойхлопковой веревочки и играл с котенком, а тот, встав на задние лапки, словновздыбленный геральдический лев, бил передними по этой приманке, которую мальчикраскачивал перед ним.

– Тебе очень хочется его взять?

– Ты же знаешь, что хочется.

– Ну возьми.

– Вот спасибо, папа. Большое тебе спасибо. Я его отнесув машину и приласкаю, чтобы он скорее привык.