– Не знаю. Он ведь чудак, мог и узнать, да промолчать.Но он говорит, что вы похожи на мать Томми.

– Я бы хотела, чтобы это было так.

– Нечего вам хотеть, потому что это так и есть.

– Вы правда на нее похожи, – сказал Дэвид. –Уж мне можете поверить. Простите, пожалуйста, Одри, что я вмешиваюсь и вообщечто я тут торчу.

– Не были вы влюблены ни в меня, ни в Тома, –сказал Роджер.

– А вот и была. Вы этого знать не можете.

– Где теперь ваша мама?

– Она замужем за неким Джеффри Таунсендом и живет вЛондоне.

– И все еще употребляет наркотики?

– Да. И все еще красива.

– В самом деле?

– Вот именно в самом деле. Не думайте, что это дочернеепристрастие.

– Когда-то вы были примерной дочерью.

– И примерной католичкой. Я за всех молилась. За всеболела душой. Я соблюдала за маму все посты, чтобы снискать ей благодать легкойсмерти. А как горячо я молилась за вас, Роджер.

– Жаль, это не очень мне помогло, – сказал Роджер.

– И мне жаль, – сказала она.

– А еще неизвестно, Одри. Вдруг да поможеткогда-нибудь, – сказал Дэвид. – То есть я не хочу сказать, что мистерДэвис нуждается в этом. Я вообще про молитвы.

– Спасибо, Дэв, – сказал Роджер. – А кудадевался Брюс?

– Он умер. Вы разве не помните?

– Нет. Что Дик Рэйберн умер, это я помню.

– Не удивительно.

– Да.

Вернулись Томми и Энди с запотевшими бутылками кока-колы, иЭнди подал одну бутылку девушке, а другую Дэвиду.

– Спасибо, – сказала девушка. – Замечательно,что холодная.

– А знаете, Одри, я вас вспомнил, – сказалТом-младший. – Вы приходили в мастерскую с мистером Рэйберном. И всегдамолчали. И мы все вместе ходили в цирк – вы, я, папа и мистер Рэйберн, и наскачки мы ездили. Только вы тогда не были такая красивая.

– Неправда, была, – сказал Роджер. – Можешьспросить папу.

– Мне очень жаль мистера Рэйберна, – сказалТом-младший. – Я хорошо помню, как это случилось. Его убило во времясоревнований по бобслею – санки сорвались на крутом повороте и врезались втолпу. Он перед тем долго болел, и мы с папой его навещали. А потом сталпоправляться, и ему захотелось поехать на эти соревнования. Лучше бы он неездил. Мы при этом не были. Простите, Одри, может быть, вам тяжело вспоминатьоб этом.

– Он был хороший человек, – сказала Одри. –Но мне не тяжело, Томми. Прошло уже столько лет.

– А со мной или с Дэвидом вы не были знакомы? –спросил Энди.

– Как же это могло быть, наездник? Нас тогда еще насвете не было, – сказал Дэвид.

– А откуда мне знать, – сказал Энди. – Я проФранцию ничего не помню и не думаю, чтобы ты помнил много.

– Я этого и не говорю. Томми помнит Францию за насвсех. А я потом буду помнить этот остров. И еще я помню все папины картины,которые видел.

– А те, где скачки, помнишь? – спросила Одри.

– Те, что видел, помню все.

– Там на некоторых есть я, – сказала Одри. –В Лонгшане, в Отейле, в Сен-Клу. Но всегда только с затылка.

– А, если с затылка, тогда я вас помню, – сказалТом-младший. – У вас были распущенные длинные волосы, а я сидел на дваряда выше вас, чтобы лучше видеть. День был чуть туманный – знаете, бываюттакие осенние дни, когда воздух будто полон сизого дыма, – и места у насбыли на верхней трибуне, прямо против канавы с водой, а большой барьер и каменнаястенка приходились слева от нас. Финиш был ближе к нам, а канава с водой надругой стороне круга. И всегда я был позади вас и чуть повыше, если только мыне стояли внизу, у дорожки.

– Ты мне тогда казался очень смешным мальчуганом.

– Я, наверно, и был смешной. А вы всегда молчали.Может, вам не о чем было говорить с таким малышом. Но правда ипподром в Отейлечудесный?

– Замечательный. Я там в прошлом году была.

– Может, и мы побываем этим летом, Томми, – сказалЭнди. – А вы тоже ездили с ней на скачки, мистер Дэвис?

– Нет, – сказал Роджер. – Я был только ееучителем плавания.

– Вы были моим героем.

– А папа не был вашим героем? – спросил Эндрю.

– Конечно, был. Но я не давала себе мечтать о нем,потому что он был женат. Когда они с матерью Тома разошлись, я написала емуписьмо. Там с большой силой говорилось о моих чувствах и о моей готовностизанять место матери Тома, если это возможно. Но я так и не отправила этописьмо, потому что он женился на матери Дэви и Энди.

– Да, не так все просто в жизни, – сказалТом-младший.

– Расскажите нам еще про Париж, – сказалДэвид. – Раз мы туда едем, нам нужно узнать о нем побольше.

– Я помню, Одри, как мы, бывало, стояли у самых перил илошади, после заключительного препятствия, мчались прямо на нас, словновырастая с каждой секундой, и помню глухой стук копыт по дерну, когда онинаконец пролетали мимо.

– А ты помнишь, как в холодные дни мы теснились кбольшим braziers, чтобы согреться, и ели бутерброды, купленные в баре?

– Лучше всего бывало осенью, – сказал Том-младший. –Домой мы возвращались в открытом экипаже, помните? Через Булонский лес и потомвдоль берега, а кругом уже сумерки, и жгут сухие листья, и буксиры тянут баржипо Сене.

– Как это ты так хорошо все запомнил? Ведь ты былсовсем крошечным мальчуганом.

– Я помню каждый мост от Сюрена до Шарантона, –сказал Том-младший.

– Быть не может.

– Я не взялся бы перечислить их по названиям. Но они уменя все в голове.

– Не поверю я, что ты все это помнишь. И потом, рекаведь довольно безобразна, кое-где и многие мосты тоже.

– Знаю. Но ведь я еще после вас очень долго жил вПариже, и мы с папой чуть не все берега исходили пешком. И где красиво и гдебезобразно, и во многих местах я с приятелями ловил рыбу.

– Ты, правда, ловил рыбу в Сене?

– Правда.