В. Л.: Я знаю ваши памятники в камне, знаю ваши памятники в бронзе. Но я сейчас побывал в вашей вновь открытой галерее и понял, что вы работаете со всеми материаламии – с воском, с деревом… Есть у вас самый любимый материал?

Г. Ф.: Ну, конечно, бронза. На первом месте.

В. Л.: Я хочу вас вернуть к одной вашей цитате, где вы говорите о том, что собор Василия Блаженногоо – это ключ к стилистической разгадке Москвы.

Г. Ф.: Ну, вот Питер берем. Гармоничный город.

Построен, спланирован. Не придерешься.

Каждый памятник на месте. Москва – это такая сборная солянка. И это мозаика такая. Мозаика.

Разностильная, разномасштабная. В нее внедрялись и так, и этак, и жестоко, и жестко. И вот это всё каким-то образом я бы как-то раскрасил. Не просто как фасады красят. Ну, допустим, вот Садовое кольцо. Все белым гранитом выложено.

Все красиво, замечательные деревья. Но я бы, например, разбил на какие-то сектора. Вот как собор Василия Блаженного. То есть это было бы узнаваемо. Ты бы понимал, что ты вступил в такую зону или в этакую. Что север, что запад…

Чтобы какая-то ориентация была еще и эмоциональная, кроме всего прочего. Мне кажется, что собор Василия Блаженного мог бы быть таким ключом. Это как русские храмы. Они белые.

А ты входишь внутрь – а там вот этот жар.

В. Л.: Праздник.

Г. Ф.: Вот этот жар я бы добавил.

В. Л.: Вы еще говорите о том, что Москва, как ни странно, позволяет внедрять много нового, чего, в общем-то, пока не делается. Москва, пооо-вашему, более консервативна, чем может себе позволить?

Г. Ф.: Конечно, да. Меньше табу. Можно многое делать.

В. Л.: Вы же сами и говорите, что иногда кажется, что в городе пытаются быстро-быстро занять все пустующие пространства. И порой памятники один от другого отделяются лишь тем, с автоматом герой или без автомата.

Г. Ф.: Ну, да, это стянутость памятников в центр города. Но я сам тем же самым занят. На самом деле так получается. Когда говорят, что Москва перенасыщена памятниками, это не так, потому что Москва огромная. Вот это центр, а вот это большая Москва.

В. Л.: Просто все памятники стянули к центру, потому что онн – история.

Г. Ф.: Стянули сюда, да. Так устроена жизнь города. Но если это правильно распределять, площадь Москвы позволяет в 100 раз увеличить количество, я бы не назвал памятников, а каких-то пластических произведений. Они могут быть абстрактными, они могут быть символическими.

В. Л.: У меня есть такой экстремистский вопрос.

Если он не годится, не отвечайте на него. Есть такие памятники, которые вот здесь городу (проводит рукой по шее). Если бы город когда-то снес пару таких памятников, было бы это уроком при отборе следующих?

Г. Ф.: В принципе, я против сноса. На самом деле я просто за то, чтобы давать этим вещам какую-то оценку в пластическом окружении.

В. Л.: Как в пластическом окружении можно ее дать?..

Г. Ф.: Скажу. Кощунственный, может быть, тоже пример. Вот памятник Дзержинскому. Очень удачно стоявшая вертикаль. Я сейчас о чисто формальной стороне. Ну, стоял. Его снесли.

Площадь оказалась пустой. Я сейчас не говорю, кому бы я там новый памятник поставил. Там фонтан был. И поили извозчики своих лошадей.

Тоже, кстати, идея определенная. Источник…

Этот памятник превратился в источник, трагически запущенный. Но я как художник смотрел на это. Вот что бы я сделал? Вот взять фигуру на том же постаменте и вот так повернуть слегка, его вывесить и оставить. Да, мы его сместили, но мы не убрали память о том, что этот человек страшного сделал. Понимаете? Ну, допустим, должны быть какие-то художественные инструменты, для того чтобы выразить разные чувства… Или памятник Александру III тоже многим не нравился в Питере. А он очень мощный, одна из лучших конных статуй в мире. И сейчас уже неважно, кто на нем сидит. Но пластически он был необходим. Там потрясающий постамент, шехтелевский. Потрясающий, простой. И поперек Невскому проспекту. Ну, потрясающе решено! И мне лично неважно, кто там наверху в данном случае.

В. Л.: Ну, а какой любимый ваш памятник в России?

Что вы цените выше всего?

Г. Ф.: Я недаром о нем (Александре III – ред.) говорю. Мне очень нравится эта работа Трубецкого. Это гениальный памятник. Мирового класса. Он стоит не так сейчас в Мраморном дворце, как надо, он давит там на все. Может быть, я его поставил бы на первое место из того, что мне дорого.

В. Л.: Георгий Вартанович, многие ваши памятники (или часть их) стоят как память о людях на кладбище. Как идея, мне кажется, большая удачаа – это памятник Борису Николаевичу. Просто российский флаг. Как вообще относитесь к подобной работе как скульптор? Разделяете ли работу на кладбищенский памятник, или памятник, установленный в городской среде?

Г. Ф.: Не делю. Я считаю, что это очень ответственная вещь. И история вами упомянутого памятника, если вы хорошо помните…

В. Л.: Я очень хорошо помню.

Г. Ф.: Я в Венеции ставил Данте, и в этот момент вы звоните мне по телефону. А я плыву на лодке, я работаю. Вы звоните. Вы тогда возглавляли журнал «Огонек». И спрашиваете, каким я вижу памятник Борису Николаевичу? Я говорю: да я вообще не думал на эту тему. А надо срочно:

«Скажи что-нибудь». Я говорю: «Ну, я вижу памятник Борису Николаевичу только в своем исполнении». И это было напечатано. Прошло какое-то время. И мне звонят со Старой площади и спрашивают: «Георгий Вартанович, вы сказали, что вы видите только в своем исполнении. А каким вы его видите?» Я говорю: «Это поручение или это праздный вопрос?» – «Скорее первое». Я говорю: «Тогда я подумаю».

Через два часа у меня был готов эскиз. Вот, пожалуйста…

В Л.: Многие могут подумать, что я задал этот вопрос, чтоб поднять свою роль в истории с памятником Ельцину. Но я ее абсолютно забыл в подробностях. Кстати, замечательный памятник Данте, который стоит на воде в Венеции. Он продолжает стоять?

Г. Ф.: Он продолжает стоять уже 15 лет.

В. Л.: Но ставили же его временно, как я помню.

Г. Ф.: Ну, ставили в рамках биеннале. Потом оставили, потому что он вписался. Он был принят Морским ведомством, вот что важно.

Самое страшное ведомство в Италии. Говорят, что даже президент не имеет никакой власти