Убедившись, что все самое важное уже сказано, Лютава вышла. За дверями обчины волновалась стайка девок, очень желавших знать, какой ответ Лютомер дал сватам. Лютава нашла среди них Ветлицу, то есть Ратиславу и будущую княгиню вятичей, и сказала ей одно слово:

– Пляши!

Но была в Ратиславле другая невеста, которой вовсе не хотелось плясать.

– Ну что? – Едва Лютава, вернувшись к себе в избу, шагнула через порог, как к ней бросилась Гордяна. – Они решили? У нас будет свадьба?

– Навья кость! – Лютава хлопнула себя по бедру. – А про тебя‑то они и забыли!

– Забыли? – Гордяна остановилась перед ней, глядя во все глаза.

– Про тебя и речи не было. Про меня только…

– И ты…

– Нет, меня за Ярко не отдают. Я… меня смолянскому воеводе обещали. А за Ярко Ветлица пойдет. Она тоже девка хоть куда.

– Но как же я? – прошептала Гордяна. Ее светло‑карие глаза наполнились слезами. – Почему он… не хочет? Чем я ему… не жена? – с трудом сквозь плач выговорила она.

Лютава удивилась: до сих пор Гордяна держалась тихо и настороженно, и она никак не предполагала в гостье такой бурной любви к жениху‑оборотню. Лютомер и так был старше ее почти на десять лет, а с сединой в волосах стал в глазах юной невесты и вовсе дряхлым дедом.

– Что ты? – Лютава обняла ее за плечи. Худенькая Гордяна была ниже ее на целую голову и смотрелась совсем девочкой. – Чего ревешь‑то?

– Почему он не хочет? – доносилось сквозь рыдания. – Я… чем нехороша… И что теперь со мной будет? Я не поеду домой! Не поеду! Хоть в лес убегу, пусть меня там звери лютые растерзают! Я… утоплюсь лучше, пусть водяной меня берет. Я… Он… Скажи ему! – Гордяна вдруг подняла покрасневшее от слез лицо и устремила на Лютаву молящий взгляд из‑под мокрых ресниц. – Попроси его, пусть возьмет меня в жены! Иначе гибель моя! Ты не знаешь… Иначе возьмут меня ха… хаза… хазары…

И она опять зарыдала. Лютава, изумленная и мучимая любопытством, как могла успокаивала ее, обнимала, гладила по голове, уверяла и клялась, что никто и никогда не отдаст ее хазарам, как уверяют ребенка, что он может спать спокойно – волк не придет, а если придет, то отец зарубит его топором. Ей ужасно хотелось разобраться, в чем дело. При чем тут хазары?

– Они… у кагана… – с трудом глотая воду, которую подала ей Новица, говорила Гордяна. – У них каган вместо князя. И у кагана двадцать пять жен. Он какую землю завоюет, от той земли берет себе княжью дочь в жены. И теперь вот я…

– Так неужели вас хазары завоевали? – Лютава не поверила своим ушам.

– Не завоевали, но… Полки наши разбили. И князь полянский не с нашими, а с саварянами оказался. Стрыя Святомера ранили, чуть живого на поле подобрали. И принесли его к беку Сухалу, воеводе хазарскому. Тот хотел ему голову рубить… или конями разорвать… да отговорили его, убедили отпустить восвояси. Дескать, сам помрет, а перед тем клятвы даст… Князь обещал дань платить со всей Оки, как донские лебедяне платят, и еще… девку в жены…

– Так пусть Святкину дочь и отдают. – Лютава смутно вспомнила, что видела возле Семиславы несколько юных падчериц. – Тебе‑то что?

– Так если Доброслав отдаст, то он и князь. А если Ярко князь, то надо меня‑а‑а…

Лютава снова ее обняла и застыла, будто окаменев. Если? Кто сестру отдаст, тот и князь? Так, выходит, Ярко не рассказал им о своих делах самого главного! Они с Доброславом, старшим сыном Святомера, еще не решили, кто унаследует власть над вятичами. Однако новый князь получит племя, которое обязано данью и должно в знак покорности отдать знатнейшую из своих дочерей в жены кагану!

И ее, Лютаву, Ярко пытался сделать княгиней этого племени! Похоже, сами боги ей послали воеводу Красовита, давшего возможность приличным образом отказаться от этой чести!

– Позови князя! – бросила она Новице, которая таращила глаза на рыдающую невесту. – И ее брата тоже!

Однако Новица вернулась ни с чем.

– Не выходил еще никто, – доложила она, разводя руками. – Все толкует князь со старейшиной, куда же я полезу?

– Ну так я сама пойду! Позови хоть Обиляну, чтоб побыла с ней.

Оказывается, после ухода Лютавы из обчины Ярко не успокоился. Он настаивал, что прошлым летом был лишь княжичем и потому мог себе позволить полюбить младшую сестру. Но теперь, когда род не уберег его невесту, а он стал князем, ему подходит только старшая дочь, и Лютомер должен отдать Лютаву, чтобы искупить вину в исчезновении Молинки.

– А если не отдашь, пожалеешь! – в запальчивости воскликнул Ярко.

– Я пожалею! – Лютомер даже привстал, будто готов был немедленно кинуться в драку, но вспомнил, что он уже не волк, а князь, и сдержался. – Ты что же – грозить мне вздумал?

– Себе же сделаешь хуже! Отдашь старшую сестру – она будет княгиней, а отдашь младшую – и меня, и ее погубишь! Без старшей дочери мне Добряту не перебить, потому что он вдову отцову за себя возьмет и тогда уж со стола не слезет, хоть поленом его гони!

– Что?! – И вот тут Лютомер все‑таки встал.

И оказалось, что о делах на Оке он не знает почти совсем ничего…

* * *

Род князя Святомера издавна жил на реке Упе, там, где притоки Оки сближались с верховьями Дона. Среди лесов, сменявших полосу лесостепи, лежало их поселение – Гостилов, основанное далеким предком. Упа течет меж дубрав и смешанных лесов в широкой долине, где холмистые берега поднимаются широкими уступами, порой на значительную высоту; на таких уступах род вятичей устраивал свои селища, не сооружая им никакой рукотворной защиты.

Городец невдалеке от Гостилова, на мысу над Упой, в незапамятные времена был поставлен не то голядью, не то еще каким забытым племенем. Когда‑то он был окружен валами, но сейчас там никто не жил, валы оплыли и уже не годились для защиты. Вятичи поставили там длинные дома‑обчины вдоль внутренней стороны вала, и жители волости собирались в них на обрядовые пиры.

Князя вятичей Святомера Дедославича хоронили по первой весенней траве. Остыла крада, на другой день Чернава – бывшая княгиня и старшая жрица – собрала прах в глиняный сосуд и понесла на Столпище: туда, где обретали последний дом все жители Гостилова. В широком логу по обе стороны от тропы располагались столпы – малюсенькие избушки на пеньке, с одним крошечным окошком. Внутрь такой избушки ставили сосуд с прахом, сосуды с медом и кашей, потом покрывали крышей, а в поминальные дни просовывали миски с угощением в оконце. Таков был древний погребальный обряд вятичей, который лишь по окраине их нынешних земель уже начал сменяться возведением курганов – во враждебном окружении сама земля была призвана защищать мертвых.

После водворения праха Святомера в столп была тризна – состязания воинов, потом старейшины и родичи уселись на кошмы вокруг избушки, чтобы разделить с умершим последнюю трапезу.