— Да, тысячу.

— Прямо так и тысячу? — не унимался Стакани, подходя ближе.

— Да уж не меньше, — не сдавался журналист.

И тут эти два титана сблизились на расстояние удара. Сблизились и стали делать движения, которые, как они оба полагали, могли напугать противника или хотя бы ввести его в заблуждение.

Понто, согнув ноги в коленях, согнулся и сам, выставив руки вперёд. При этом он шумно сопел, полагая, что дышит по системе древних китайцев, о которых читал в журнале. Также он полагал, что именно это сопение должно почему-то сделать его неуязвимым. Он улыбался, осознавая свою скорую победу.

А Стакани, опять широко раскорячив ноги, стоял себе, как скала, по-боксёрски собрав кулаки. Он подбадривал себя случаем, который произошёл с ним в армии, когда на манёврах он по ошибке застрелил лошадь поверяющего офицера, спьяну приняв её за оленя. Вот и теперь его благородие повторял никому не понятную для присутствующих фразу:

— Как оленя! Вот увидите, я его сделаю, как того самого оленя!

Полицейские с любопытством наблюдали эту забавную картину, ожидая, чем всё это кончится и кто победит.

Сопящий журналист выглядел немного предпочтительней раскорячившегося околоточного. И поэтому, из корпоративной солидарности, парочка полицейских подошла к месту сражения поближе, чтобы в любую секунду прийти на помощь начальнику.

И вот, наконец, бой начался. Его благородие сделал вперёд шаг, шаг безрассудно смелый, и оказался в зоне прямого удара, чем не преминул воспользоваться журналист. Он обеими руками толкнул полицейского в грудь. Надо признаться, толчок был так себе, не сильный. Но попробуйте сами устоять на ногах, если между вашими ногами расстояние метр и перед этим вы выпили бутылку коньяка. Естественно, околоточный не устоял, он плашмя шлёпнулся на землю, вернее, в грязь, что была прямо сзади него. Его форменный головной убор отлетел в сторону, но офицер полиции должен даже в такой ситуации сохранять присутствие духа, и синьор Стакани его сохранил.

— Стоять! — крикнул он подчинённым, которые были уже готовы навалиться на представителя демократической печати. — Я сам.

Полицейские послушно заняли свои места.

— Ах, ты, значит, вот как? — с угрозой произнёс его благородие.

— Да, так, — не испугался Понто.

— Вот так, да?

— Да.

— Ну, тогда запомни, это не считается, — заявил околоточный, вставая и принимая обычную для себя боевую позу.

— Почему это? — удивился Понто.

— Потому что я сам упал, ноги заплелись, — соврал околоточный, чтобы поднять престиж в глазах подчинённых.

— Ладно, — по-рыцарски согласился журналист, дыша китайской дыхательной гимнастикой. — Тогда продолжим.

— Продолжим.

— Продолжай, — подзадорил Понто.

— Продолжу, — раззадоривался околоточный.

— Ну, продолжай.

— Ну, продолжу, — сказав это, его благородие нанёс сокрушительный удар в челюсть противника, но, к его глубочайшему сожалению, вышеназванная челюсть оказалась немного не там, куда он нанёс удар.

А так как этот самый удар был необыкновенной силы, и на его пути не встретилось никакой преграды, то нетрудно догадаться, что околоточный, сделав пируэт, опять шлёпнулся. Но на этот раз не в грязь, а на землю, причём слишком близко к открытой двери контейнера, рядом с которым разворачивалась битва. Настолько близко, что открытая дверь контейнера открылась ещё больше, а околоточный схватился за голову с воплем:

— Ах, ты так?

Кому был адресован этот вопрос, железной двери контейнера или увёртливому журналисту, неизвестно.

— Ладно, — продолжал околоточный, поднимаясь на ноги. — Уж это тебе точно с рук не сойдёт.

Бойцы снова встали в стойки и продолжили топтаться, изображая поединок. И топтались, пока журналист не взял инициативу в свои руки. Он громко засопел и лягнул околоточного в ногу. Удар пришёлся выше колена и оказался достаточно болезненным. Это сильно разозлило полицейского. И, исходя из принципа, что долг красен платежом, Стакани, в свою очередь, лягнул журналиста, но не попал и на этот раз. И опять оказался спиной в грязи. В довершение к этому — треснулся затылком об бутылку из-под коньяка.

— Убьётся, — задумчиво сказал ефрейтор Брассели, покачивая головой. — И ведь убьётся почём зря, ни за понюх табака.

А синьор Стакани, не изменяя себе, снова поднимался из грязи со словами:

— Ах, ты так, да?

— Что, получил? — нагло спрашивал журналист.

— Это не считается, — произнёс полицейский.

— А когда же будет считаться? — возмутился Понто.

— А вот когда, — произнёс Стакани и, на удивление, ловко врезал журналисту ногой именно в то место, где бывает очень больно.

Удар вышел любо-дорого посмотреть: точный и сильный.

— Ох, — охнул журналист и перестал сопеть китайской дыхательной гимнастикой, его руки опустились к больному месту и он простонал: — Ох, как больно, как больно!

— А ты как думал, — ухмылялся Стакани. — Я тебя, дурака, предупреждал, что служил в кавалерии, — добавил околоточный, очевидно, находя какую-то связь между великолепным ударом и службой в кавалерийских частях Его Величества.

— Гад ты, держиморда и гад, — чуть не рыдал журналист. — Разве так можно с людьми?

— С людьми нельзя, — согласился околоточный, — а с журналистами можно, ибо, — тут он сделал паузу, — ибо журналисты за людей не считаются. Не считаются, — повторил синьор Стакани и для убедительности аж подпрыгнул.

— Свинский ты осёл после этого, — ответил несломленный духом журналист.

— Ах, осёл? — злорадно переспросил Стакани и кулаком врезал журналисту по уху. — Это тебе за осла, борзописец.

— Ах, борзописец! — взвизгнул журналист и, наконец, совладав с болью, вцепился в горло околоточному.

И как писал поэт: «Они сплелись, как пара змей, обнялись крепче двух друзей» в общем, бой разгорелся с новой силой. И теперь протекал на короткой дистанции. Бойцы шли на прямой обмен ударами, и ни один не хотел уступать. Журналист метил всё время в ненавистное лицо полицейского. А полицейский, защищая лицо, попытался повторить удар в болезненное место, используя коленку правой ноги. В общем, ожесточение нарастало, особенно после того, как журналисту удался плевок в левое ухо околоточному. Тот, в свою очередь, каблуком сапога дважды попадал по пальцам левой ноги. И всё это происходило под аккомпанемент звучных ругательств.

— Свинский осёл, — зверел от злобы и боли в пальцах левой ноги журналист.

— Сам свинский осёл, — не уступал полицейский, крепко держа журналиста за волосы.

— Сам свинский осёл, — рычал Понто, влепляя его благородию