Как разжёг костёр, он не помнил. Как разделся и повесил сушить одежду – тоже. Повинуясь рефлексу, а может и тому преимуществу, что жил когда-то в Сибири, он частично отогрелся у костра, и уже, по-видимому, за полночь уснул как новорождённое дитя, обхватив колени руками и положив на них голову.

Как в бреду, он просыпался несколько раз и чисто рефлекторно подкидывал ветки в костёр – всё больше и больше, пока жаркий круг от пламени не растопил полностью землю вокруг него. Только тогда он облачился – опять же автоматически – в высушенную одежду, снова присел, задремал, а проснулся уже поутру, всё так же, не узнавая местность вокруг.

…Над головой светило огромное не по размерам солнце, от которого повсюду сверкали сугробы снега.

********

Панический страх уступил место рациональному обдумыванию ситуации, в которую его занесло благодаря червоточине. А что, если он здесь не один, и в гуще деревьев скрывается неведомый враг? То, что его переместили далеко от Байкала, он уже начинал понимать по погоде. Климат не тот, неизвестные ему деревья, звёзды, размеры солнца, отсутствие Гроссмейстера с его голосом – всё говорило о том, что он, подобно тому юнцу, профессору и девке, попал в тот же круговорот смерча, занёсший его в иное время и другую эпоху – только, в какую? Сжимая ружьё, он пристально осматривал стену деревьев, однако в них пока никто не появлялся, и через некоторое время Губа бросил размышлять о том, что он будет делать, если кто-то всё же объявится. Конечно же, стрелять! Без раздумья и аналитических выводов, которые ему вообще претили: кто бы ни был – только стрелять!

Продвигаясь вчера по водоёму склизкой трясины, он поднял со дна многих обитателей болота. Злобное кваканье едва проснувшихся лягушек и жаб, оглашало сейчас близлежащие деревья, оставляя среди них до боли знакомое эхо. А что может быть вкуснее наваристых лягушек в дымящемся котелке? – протяни только руку к камышам, и хватай их сонных целыми жменями. Единственным неудобством было отсутствие котелка, как такового: но это ничего, бывало и хуже: жареные на древесных прутьях они даже вкуснее. Схватив отогревшимися у костра руками двух особо крупных сонных жаб, он тут же продырявил им ветками брюхо и, насадив на прутья, повесил над углями, которые сразу зашипели от стекающей слизи. «Сцену покидают ещё два персонажа, - резюмировал он с ухмылкой, - и на подмостках жизни остаюсь один я».

В этот момент по лесу прошёл какой-то трубный звук, похожий на заунывный хор далёких невидимых певцов.

«Один – да не один!» - мелькнуло с испугом в голове. Забыв о лягушках, он схватил ружьё и прислушался. Слуховые аберрации не подвели его на этот раз: звук производило некое огромное, судя по гортанным вибрациям живое создание, которое в своих кошмарах не мог предположить даже он. Будто целый оркестр духовых труб огласил своей тушью весь пролесок, что был впереди Губы на расстоянии в добрый десяток километров.

У фотографа непроизвольно затряслись поджилки. Панический страх тотального ужаса накрыл его с головой и заставил присесть от испуга, словно нашкодившего ребёнка. Рёв был настолько сильным и глубоким, что кровь в жилах вот-вот должна была превратиться в застывший от холода аммиак. Так трубят только слоны, подумал он. Но каким должен быть слон в его реальной жизни, если он производит шум мчащегося трансконтинентального экспресса, увеличенный в десятки раз и умноженный на сотни децибелов! Это не слон трубил: это трубило целое стадо!

Губа потряс головой:

«Здесь? Зимой?!».

Затем, тут же мелькнуло в голове: «А где, в сущности-то здесь? Я до сих пор не знаю, где нахожусь…»

За дальними деревьями слышался громогласный рёв, похожий на работу гигантского бульдозера, крушащего и ломающего всё на своём пути.

«Что за хрень…» - мелькнуло в парализованном от страха мозгу, и он, прижимая ружьё к груди, буквально впечатался спиной в дерево, забыв и о странных жабах, и о костре, и о вещах около него. Земля под ногами дрожала. Хруст, ломающихся как тростинки деревьев заполонил всё пространство вокруг болота и, наконец, Губа увидел то, чего больше всего в этот момент не хотел.

Метрах в сорока от него, круша и ломая всё на своём пути гигантскими бивнями, грузно и с какой-то поспешностью прошествовал… мамонт, оставляя за собой полосу полной разрухи. Туша исполина с длинной мохнатой шерстью была настолько велика, что на миг заслонила солнце, вставшее поутру, и отбрасывал этот колосс такую тень, что можно было запросто расположиться в ней целому взводу солдат, если бы им приспичило отдохнуть от его палящих лучей.

У фотографа относительно громко отпала челюсть, причём, с отчётливым хрустом.

Громадина, высотою с пятиэтажный дом, подняла к светилу изогнутый дугой толстенный хобот и тревожно затрубила, оглашая лес признаком опасности и закладывая Губе барабанные перепонки. Тот схватился за уши и попытался продуть вакуум, возникший от потрясающего количества децибелов. Было ощущение, что он в данный момент оказался рядом с авианосцем, отдавшим гудок к отплытию – ни больше, ни меньше.

Мохнатый исполин прошествовал далее, нисколько не обращая внимания на возникшее у его ног болото и его проснувшихся обитателей. Не заметил он, разумеется, и фотографа с его разожжённым костром - чему Губа был несказанно рад. Прошли томительные минуты, пока звук разрухи не стих в противоположной стороне леса, и потревоженная гладь подмёрзшего местами болота снова не улеглась в горизонтальную плоскость. Из недр воняющей жижи поднялось вверх, и тут же безвольно опустилось в глубину некое подобие щупальца не то спрута, не то осьминога гигантских размеров, похожее на трубу текстильного завода. Оно изогнулось несколько раз кольцами, мелькнуло на морозе присосками, величиною с диск автопокрышек и, сонно покачавшись, поглотилось глубиной.

Губа безвольно сполз на оттаявший от костра лишайник и выругался. По этому болоту он, не далее как вчера, пробирался по направлению к сухой земле. А если бы это чудище в недрах глубоководной трясины проснулось мгновениями раньше? И не от мамонта, потревожившего его, а от него, от Губы? Что смогла бы сделать с ним одна только эта присоска? И это ещё мягко сказано, подумал он.

…А тем временем, несколько ссутулившихся зыбких силуэтов двигались в холодных голых тенях ледника, всё больше приближаясь к костру. Дым они увидели издалека и, оставив позади себя скальные выступы, покрытые снегом, углубились в лес. Они шли на двух ногах и были одеты во что-то тёмное и тяжёлое