ее по-своему, кто-то в меньшей, кто-то в большей степени. Она злилась на Игоря, но на себя еще больше. Все то, что она выстраивала годами вокруг себя, давало трещину каждый раз, когда сильный ураган в лице Горского оказывался рядом.

Рядом с ним она все чаще вспоминала прошлое. Не потому, что он был ей противен. Напротив, Василиса с ужасом признавалась себе в симпатии и влечении к нему. Однако она боялась. Ужасно боялась ошибиться и вновь быть преданной, непонятой, брошенной.

Василиса не понимала Святослава. Его слова разнились с действиями. Горский был ужасно скуп на проявление эмоций и выражение собственных чувств. Конечно, уже не первый день, копаясь в своей голове, Василиса напоминала себе, что у Горского были явные проблемы, с которыми тот справлялся с особым трудом. Она провела немало времени в библиотеке, изучала информацию об алекситиметиках, или, как их называли иначе, – эмоциональных дальтониках. По словам доктора Немия, алекситимия – это трудности при идентификации и описании чувств и их различении от телесных ощущений эмоционального возбуждения. Но теорий и исследований было множество, как и реальных историй других людей – не все «симптомы» совпадали.

В скором времени Василиса бросила эту глупую затею: ей было сложно понять.

Она не сомневалась в правдивости содержания дневника Горского и не пыталась обесценить все то, чем он был наполнен. Это были личные ощущения старосты, его бесконечные попытки понять и принять себя, секреты, которые Василиса обнажила столь бесцеремонным способом. Ей было стыдно. Кому, как не ей, знать, что рыться в чужих тайнах без разрешения – низко и подло, а главное – очень болезненно. Меж тем Горский Василисе понятнее не стал. Для нее он все та же закрытая книга, которую невозможно прочесть. Ящик Пандоры, который Василиса боялась открывать.

Однако крамольная мысль не давала покоя: как можно доверять чувствам человека, который сам был в них не уверен? Василиса сомневалась, что ей хватит эмоциональных ресурсов пройти через столь сложный путь фактически в одиночку. И с другой стороны, почему она решила, что понимала слова и действия Горского верно? Может, это все лишь ее фантазии?

– Ты держишь книгу вверх ногами.

Горский оторвался от книжного стеллажа и подошел ближе, ненавязчиво освободил пуговицы из петель пиджака и сел на край дивана, едва касаясь бедра Василисы своим. На самом деле, староста знал о Василисе даже больше, чем та могла себе вообразить. В тот день, на прошлогоднем областном конкурсе талантов, который спонсировал его отец из благотворительных, но не искренних побуждений, Василиса сотворила нечто удивительное: макет дома из цельного массива темного дерева. Детальная, практически ювелирная работа укрепила в сознании Святослава мысль о том, что в девушке погибал талантливый архитектор.

Горский узнал о ней все, что мог. В том числе подробности ее школьной и семейной драмы, которым Святослав, честно говоря, не придал особого значения. Его не волновало чужое прошлое, социальный статус или финансовое положение. Он видел личностный потенциал и самобытный талант. Именно поэтому в качестве абитуриента на бесплатное место от академии предложил Василису, когда ректор попросил предоставить кандидатуру от президиума студенческого совета. Правда, она его удивила, выбрав факультет скульптуры, а не архитектурный.

По крайней мере, Святослав до недавнего времени именно так объяснял себе тот альтруизм, который был ему не свойственен. Принимая во внимание низкий уровень эмпатии, с которым Святослав смирился еще на первом курсе, его редко волновали чужие достижения и возможное испорченное будущее. Он не вмешивался в личные дела близких друзей, а о малознакомых людях и говорить не приходилось. Но в тот злосчастный момент что-то побудило его к столь важному для Василисы шагу. Что-то, о чем Святослав никогда не жалел. Никогда не возвращался к мысли о том, с какой целью пошел на эту благотворительность. Правильное решение – и точка. Иначе быть не могло.

Василиса молчала, Горский тоже. Они просто смотрели друг на друга, и никто из них не решался нарушить повисшее в воздухе молчание. Оно не было тягостным или неловким. Оно было томительным и достаточно красноречивым. Василиса опустила глаза и, ведомая незримой силой, потянулась к ноге Горского. На мгновение кисть замерла в воздухе. Пальцы коротко дрогнули. Мысленно Василиса была благодарна старосте за то, что он вел себя словно молчаливое изваяние. Так было проще.

Тонкая кисть опустилась, теплая ладонь накрыла колено Горского, медленно скользнула выше, ощущая, как мышцы под плотной тканью брюк чуть напряглись. Неосознанно Василиса прикрыла потяжелевшие веки, крепче стиснула челюсти, прислушиваясь к собственным ощущениям. Ладонь горела. Василиса боролась с неистовым желанием отдернуть ее и скорее покинуть библиотеку, оставив свой стыд позади, но не могла.

Горский сел ближе – и ладонь Колычевой поднялась выше. Он подался вперед, чуть склонился над Василисой, а она, не открывая глаза, почувствовала знакомый аромат. Холодные пальцы коснулись ее скулы, а горячее дыхание обожгло кожу над верхней губой. Василиса сильнее зажмурилась и свела брови, но не отстранилась. И ладонь – горячую, чуть влажную от покрывшей ее испарины – не убрала. Не остановила, когда сухие чувственные губы коснулись ее в нетерпеливом, но осторожном поцелуе. И не оттолкнула даже тогда, когда горячий язык смело юркнул меж разомкнувшихся губ, скользя по кромке зубов и лаская нёбо.

Сердце рьяно заколотилось, тараня грудную клетку. Ровный шум крови в ушах был просто оглушительным. Василиса отвечала страстно и исступленно, но где-то на периферии сознания вдруг замелькали обрывки из прошлого, когда прохладная ладонь накрыла ее бедро. Терпкий запах табака с нотками чернослива и сухофруктов, который мог принадлежать лишь Горскому, сменился иным, тошнотворным и мерзким.

Василиса резко распахнула глаза и со всей силы, на которую была способна, оттолкнула от себя Горского. Все было словно в тумане. Не отдавая отчет своим действиям, она замахнулась. Темный закуток наполнился звуком звонкой пощечины. Воздух вмиг стал тягучим и густым, будто медовая патока.

– Прости… – испуганно прошептала Василиса, наблюдая за тем, как рассеянно Горский провел тыльной стороной ладони по покрасневшей скуле. – Прости меня…

Василиса резво вскочила на ноги и бегом направилась прочь из библиотеки, на ходу торопливо размазывая по щекам горячие слезы.

Спустя час…

– Вообще не понимаю, что я здесь делаю, – раздраженно произнес Степан Зиновьев, ерзая в кресле. – Вы меня спрашиваете о какой-то Василевской, которую я знать не знаю. Кто это вообще? Что случилось?

– В общежитии произошло убийство, а вы не в курсе? – Морозов удивленно вздернул бровь. – Более того, труп висел напротив вашей комнаты. Неужели вы ничего не видели и не слышали?

– Какое убийство?