class="p1">Он испускает протяжный стон, заливая мою кожу своим наслаждением, и от одного вида его обнаженного, удовлетворенного тела у меня внутри все сжимается от потребности.

Его грудь поднимается и опускается, как будто он пытается отдышаться, а ладонь тянется к моим волосам и скользит по моему лицу, втирая свое семя мне в кожу.

– Хорошая девочка, – хвалит он. – Идеальная.

В груди теплеет. Удовлетворение окутывает меня, как теплое одеяло в зимнюю ночь.

– Джеймс? – я прижимаюсь к его рукам.

– Да, дорогая?

– Мне кажется, я тебя люблю.

Глава 42

Джеймс

Она любит меня. И это первый человек, не считая моей матери, кто произнес эти слова.

До сих пор я даже не осознавал, насколько сильно мне было необходимо их услышать. Но вместо того чтобы ответить, я стал глупо ее расцеловывать, угощать едой и дарить розы, словно этим можно возместить те слова, которые я не осмелился произнести. Это не значит, что я ее не люблю – я люблю. Просто я не знаю, как об этом сказать. В этом и вся загвоздка.

Но хотя страх и терзает мою душу, опасаясь, что она возьмет слова обратно или решит, что я использую ее для каких-то других целей, я загоняю его на задворки сознания, ведь происходящее сейчас не имеет ничего общего с любовью.

Я разглядываю трех связанных мужчин с кляпами во рту, прикованных к стенам в подвале «Лагуны». Они обнажены, их жалкие тела дрожат от промозглого бетонного пола и холодного кондиционера.

Я шагаю в их сторону; кроме их хныканья слышен лишь стук моих ботинок. Пальцы, обтянутые перчатками, сжимаются в кулаки, глаза опускаются вниз, осматривая их кожу на наличие загадочных татуировок.

И, найдя их, я начинаю об этом жалеть.

Все в точности так, как описал Томми: золотые карманные часы с крокодилом, обвивающим циферблат. От одного взгляда на них мне становится дурно. Как будто это что-то личное. Но как это возможно, чтобы кто-то узнал? И опять же, разве может это быть совпадением?

Близнецы подходят к трем мужчинам, срывают с их голов черные чехлы, срывают с губ скотч. Увидев меня, стоящего посреди комнаты и смотрящего на них, их глаза расширяются.

– Привет, мальчики, – ухмыляюсь я, наклоняя голову. – Прекрасные татуировки. Скажите мне… где вы их сделали?

Ни один из них не отвечает.

– Ах, – уперев руки в бока, я вздыхаю. – Играете в молчанку. Понятно. Что ж, я планировал по-хорошему, но теперь вижу, что из этого ничего не получится.

– Иди к черту, Крюк, – один из них плюет мне под ноги.

Я поднимаю голову к потолку, усмехаясь.

– Эй, не нужно хамить, – вынув нож из кармана, я начинаю вертеть в руках лезвие, а потом киваю близнецам, которые тотчас направляются к дальней стене и достают три ведра. – Обычно мне нравятся такие игры, но, видите ли, я немного встревожен: кто-то пытается испортить мне настроение. И я слышал, что вы, джентльмены, знаете, кто это.

Ведра с лязгом опускаются на пол с двух сторон от мужчин.

Я подхожу, приседаю на корточки перед тем подонком, который плюнул мне под ноги. Меня охватывает гнев, искажая черты лица.

– Близнецы, – зову я с широкой улыбкой, не отрывая взгляда от стоящего передо мной мужчины, – не могли бы вы привести наших гостей?

– Будет сделано, босс.

Появляется четвертое ведро, из которого доносятся царапающие звуки и скрип.

– Вы это слышите? Кажется, они нервничают, – запустив руку в ведро, я достаю оттуда маленького пушистого зверька. Его хвост бьется о рукав моего костюма. Я подношу его к лицу и заглядываю в маленькие глазки-бусинки. – Видимо, они очень голодны. В конце концов, крысы всегда знают, когда они оказываются на грани смерти.

Я помещаю первого грызуна в ведро рядом с мужчиной, затем беру еще одного из корзины и повторяю процесс, пока там не набирается полдюжины крыс, скребущихся по стенкам и норовящих сбежать.

Тут появляются близнецы, протягивают мне длинную зажигалку, после чего направляются к ведру и переворачивают его так, чтобы оно оказалось на животе у мужчины. Они приседают, упираются предплечьями в бортик, чтобы ведро оставалось на месте.

Мужчина извивается, наверняка чувствуя, как крысы мечутся по его коже.

– А теперь, – продолжаю я, – я спрошу вежливо. Кто вам сделал эту татуировку?

Тело мужчины дергается, изо рта вырываются жалкие всхлипы, но он по-прежнему молчит.

– Как хорошо. Конечно, мне бы хотелось, чтобы ты проявил такую преданность по отношению ко мне, но я все равно уважаю твое решение, – я щелкаю зажигалкой. – Ты знаешь, что будет, если морить крысу голодом? Обычно им не нужно много еды. Но если их долго не кормить, они становятся довольно прожорливыми.

Вскоре после того, как пламя коснулось дна ведра, нагревая его изнутри, в подвале раздается первый пронзительный крик. Я повышаю голос, чтобы перекричать шум.

– А если добавить немного тепла, они становятся неуправляемыми в своем стремлении вырваться, – я усмехаюсь. – Видишь ли, они очень живучие – ты сейчас сам убедишься. Ради спасения они готовы грызть плоть… и кишки… и кости.

– Хватит! – вопит он. – Пожалуйста! Господи! Это была ж-женщина!

Я продолжаю разжигать пламя, жажда крови одолевает мой мозг, пока в уголках глаз не появляются красные пятна, а в крови не начинает пульсировать месть, направленная на каждого, кто осмелился пойти против меня.

– Тупица ты, я и без тебя знаю, что это была женщина. Расскажи мне что-нибудь полезное, пока они не сожрали тебя целиком.

Только уже слишком поздно: он закатывает глаза и теряет сознание, пока крысы пируют на его животе.

Вздохнув, я убираю пламя и смотрю на двух других прикованных идиотов.

– Кто следующий? – я улыбаюсь, вертя зажигалку между пальцами.

– Женщина, – рявкает один из них. – Она работала в баре.

– В каком баре? – ошарашенный, я прекращаю игру с зажигалкой.

– В твоем! – кричит он. – В «Веселом Роджере».

Я разминаю шею, издавая долгий, громкий смех. Неверие циркулирует по моим венам, потому что я не верю собственным ушам. Не может быть, чтобы этой женщиной была не Тина Белл. И какая-то другая незнакомка.

Я бросаюсь к нему – пальцы хватают его за челюсть, а нож вонзается в его щеку.

– Пожалуйста, – умоляет он.

– Не лги мне, – требую я. – Ты намекаешь, что кто-то воспользовался моей добротой? Как ее зовут?

Его тело содрогается под моей хваткой, из-за икоты и всхлипов его слова становятся бессвязными.

– Говори! – выплевываю я, пока мой нож вдавливается все глубже и глубже, оставляя на его щеке кровавые дорожки.

– Мойра! – кричит