Полная луна висит высоко над головой, бледная и почти невидимая на небе, очевидно, постоянно наблюдая за мной, когда я подхожу слишком близко к Элизе. У меня мурашки бегут по коже каждый раз, когда я хотя бы слышу ее голос, и каждый раз мое имя у нее на устах, спрашивая, знает ли кто-нибудь, где я.

Она преследовала меня все утро. Честно говоря, я не знаю, как переживу следующие несколько часов.

Дом Хейзов никогда не казался таким маленьким и тесным, как сейчас.

Некоторые из Кэррингтонов уже начали прибывать, и я надеюсь избегать их, насколько это возможно. Слишком много волков в одном месте в ночь полнолуния. Не говоря уже о том, что если кто-то из них помнит меня с тех пор, когда мне приходилось посещать церковь более десяти лет назад, я не хочу объяснять свое отсутствие, одновременно подвергаясь насмешкам за то, что я вероотступник.

Дом заполнен гостями, они бродят по гостиной и фойе, пара знакомых мне горожан одеты в черные рубашки на пуговицах, разносят подносы с закусками.

Когда я стою на другой стороне лужайки, как можно дальше от нее, не покидая территорию, то чувствую себя немного более нормальным человеком. Я могу представить на мгновение, что просто нахожусь на свадьбе своего брата, что это то, ради чего я вернулся домой.

Я разговаривал с несколькими людьми то тут, то там, в основном это были мои более дальние кузены. Некоторые из моих старших родственников, в значительной степени, игнорировали меня, некоторые смущены тем, что я вообще здесь. Только двое спросили о моем отлучении от церкви. Это оказалось не так больно, как я рассчитывал и к чему готовился. С другой стороны, события этой недели несколько изменили мои приоритеты.

«Никто не одичал, мы все здесь», — напоминаю я себе.

Все беспокойство в животе — это бабочки в преддверии особенного дня моего брата, даже если это больше похоже на термитов, грызущих внутренности. Все еще кажется, что так, блядь, и есть. Я не могу представить, что еще может заставить меня лезть из кожи вон.

Моя мама спланировала обеденную зону ближе всего к кухне, чтобы еду можно было быстро приносить и убирать по мере необходимости.

— …В основном все сводится к тому, чтобы поместить все в духовку, а затем разложить по тарелкам. — из кухни доносится голос Элизы, и мне приходится зарываться пятками в газон, чтобы не тянуться к нему. Несмотря на то, что большая часть подготовки была закончена заранее, она, кажется, ничуть не меньше переживает из-за этого.

Я едва могу смотреть на эту еду. Неважно, что это, вероятно, достойно звезды Мишлен и вкусно пахнет, но от мысли съесть что-нибудь меня сейчас немного подташнивает.

В моем нутре таится какое-то ужасное предчувствие, предвкушение, которое никуда не исчезает.

Я совершаю ошибку, оборачиваясь, когда ветер доносит до меня ее запах. Выбившийся локон волос плывет по воздуху, маня меня подойти. Ветер стихает, локон ложится ей на плечо, и все, о чем я могу думать, это как прикоснуться к нему губами. Мне кажется, у меня текут слюнки при виде маленьких капелек пота, собравшихся у нее на шее под пучком.

Она выглядит, как абсолютное совершенство. Черная ткань доходит ей до воротника, а бретельки на плечах шириной всего в дюйм или около того, ничто для моих когтей. Она выглядит очень профессионально, и я просто хочу подойти и провести по ней руками.

Я чувствую, что могу измениться в любой момент, как будто даже после опасности прошлой ночи, утро так и не наступило.

Я активно открываю новые способы пускать на нее слюни, что едва могу даже осознать, и все это тяжелым грузом оседает у меня на нижней челюсти. Я всегда хочу поцеловать ее, но это желание глубже, как будто мне нужно вонзить зубы в ее кожу.

О.

О нет.

«Ты. Тупица». — проклинаю я себя. — «Ты полный дурак».

Конечно, это всегда была она. Она моя пара. Я просто не хотел этого видеть, потому что не хотел давать ей шанс снова причинить мне боль.

Это знание идеально вписывается в мое сердце, как какой-то извращенный поворот судьбы, за исключением одной детали. Одна дрочка сиськами под луной попала бы в книгу рекордов, если бы не я.

Она моя пара, и что, если я причиню ей боль?

В конечном счете, это не имеет значения. Нам плохо вместе, потому что в первый раз у нас ничего не получилось. Она объяснила мне все эти причины, по которым у нас ничего не вышло, даже если ни одна из них не кажется мне чем-то особенным, когда я смотрю, как она двигается, и чувствую, как непрошеное рычание пытается зародиться в моей груди.

Единственное, ради чего стоит ее отпустить, — это то, что изначально разделило нас: мы не можем наладить жизнь, которая была бы хороша для нас обоих. Моя природа снова причинила бы ей боль.

Я засовываю руки в карманы, наверное, в сотый раз за сегодняшний день. Держись подальше, держись от нее далеко-далеко. Каждый раз, когда я начинаю двигаться, я ловлю себя на том, что иду по направлению к кухне, и мне приходится целенаправленно идти куда-то еще.

На этот раз это на задний двор, ближе к лесу. Я так близок к тому, чтобы снова раствориться в нем.

Я впервые по-настоящему вижу, как все организовано. Лужайка перед домом выглядит, как картинка из журнала. Это маленькая свадьба, но это не значит, что она будет менее прекрасна, чем сказка, когда ее планирует наша мама. Около десяти маленьких круглых столиков расставлены по одной стороне лужайки, в комплекте с длинными белыми скатертями, цветочными украшениями в центре и сервировкой, и двумя разными изысканными бокалами для каждого гостя. Несколько дюжин причудливых деревянных складных стульев стоят вдоль ряда из цветочных лепестков, ведущего к одной из тех великолепных цветочных арок, окруженных полосами прозрачной ткани, которые развеваются на легком ветерке. На фоне гор и густых зеленых лесов это захватывает дух.

Наша мама всегда знает, как устроить вечеринку, надо отдать ей должное.

Было трудно не думать об Элизе и о том дне, когда мы тайно поженились. Мы вдвоем прыгаем с набережной Атлантик-Сити на песок и тут же теряем шлепанцы. Смотрим на океан, зная, что впереди у нас вечность, и чувствуя, что этого никогда не будет достаточно. На мгновение мы были единственными людьми в мире. И какими бы возбужденными и легкомысленными