было холоднее, чем на улице, и я немного замёрз. Никто ничего не говорил.

Вдруг кто-то заскрёбся в дверь.

— Это Але? — спросил я.

Крикка улыбнулась и сказала — нет, не Але. Она поднялась и пошла открывать. Кот шмыгнул в дверь, потёрся об угол комода и скрылся на кухне. Крикка снова присела. Она была не красивая и не уродина. Невысокая, темноволосая, с загорелым курносым лицом.

Иммер вдруг засмеялся. Он не мог остановиться, прямо булькал от смеха, а когда я его несколько раз спросил, в чём дело, он еле-еле выговорил, как смешно, что я решил, будто Але царапается в дверь, чтобы его впустили. Тут Крикка тоже рассмеялась, а я почувствовал себя таким дураком, что разозлился и меня даже затошнило. Крикка, наверное, это поняла, потому что перестала смеяться и сказала, что сделает нам бутерброды. И вот, когда мы ели хлеб с маслом, а солнце светило прямо в окно — лучи проходили сквозь вазу и бросали на стены зелёные блики, — открылась входная дверь. Сердце у меня оглушительно забилось.

— Я пришёл, — сказал кто-то в прихожей. Але. Да, да, это его голос! Я его не забыл, но он всё равно прозвучал как воспоминание. Когда съешь что-нибудь и думаешь, будто помнишь вкус, но, доведись тебе ещё раз попробовать такое, вкус оказывается гораздо лучше и полнее, чем тебе помнилось.

— Вот и хорошо, — ответила Крикка. — Хорошо, что ты дома.

Я услышал, как Але что-то вешает на стену — наверное, снасти. И ещё, кажется, снимает сапоги.

— Меня никто не искал? — спросил он.

Крикка улыбнулась, подмигнула нам и ответила:

— Ты в последнее время часто спрашиваешь, не искал ли тебя кто.

Але вздохнул так тяжко, что было слышно даже в комнате, где мы притихли над бутербродами. Он закрыл входную дверь. Потом, наверное, замер, потому что несколько секунд не было слышно ни звука: наверное, Але заметил чужие узел и лук. И торопливо шагнул в комнату. Увидев нас, он сначала остановился, будто не поверил собственным глазам. Стоял, смотрел и улыбался. Но не прежней своей улыбкой — дружеской, спокойной, тёплой и сдержанной. Это была другая улыбка — из тех, что вдруг совершенно по-детски расцветают на лице. Да, Але и правда сердечно нам обрадовался.

— Здравствуй, Але, — сказал я.

Але кивнул: он так и стоял с открытым ртом, как будто забыл, что нужно ответить, когда с тобой здороваются. Но потом всё же произнёс:

— Здравствуй, Сем.

Але пришлось сесть. Сидя на лавке, он не сводил с меня глаз и далеко не сразу заметил, что рядом со мной есть кто-то ещё. Заметив, Але снова кивнул и проговорил:

— Здравствуй.

Иммер что-то буркнул в ответ.

Крикка поднялась.

— По-моему, кот забрался на тёплую плиту, — сказала она. — Иммер, хочешь его погладить?

Тот кивнул — конечно, ему хотелось погладить кота. Брат сполз с лавки и пошёл за Криккой на кухню. Не могу сказать наверняка, но думаю, что Крикка поняла, что мы с Але хотим остаться вдвоём. Мы услышали, как они зовут кота, и Але сказал:

— Как же здорово снова тебя увидеть!

— Угу, — ответил я. — То есть да, и я рад, что тебя вижу.

Лицо у Але стало расстроенное. Или виноватое? Лоб напрягся, глаза заблестели. Але стал рассказывать, как много думал и беспрестанно спрашивал себя, не допустил ли ошибку, расставшись со мной в тот день. Он даже подумывал вернуться в лес, туда, где мы повстречались. Але надеялся, что ему удастся повидать меня, ему так хотелось узнать, как у меня дела.

Он усмехнулся. Странно, наверное, когда собираешься шагать двенадцать дней только ради того, чтобы спросить у кого-то, как дела. Я тоже усмехнулся, но подумал, что это вовсе не странно. По-моему, это очень хорошо.

И тут я кое-что вспомнил:

— Я тебе сейчас покажу одну вещь.

Вернувшись в прихожую, я схватил узел, вытащил воздушного змея и вернулся в комнату.

— Это ещё что? — спросил Але.

Я держал обломки так, что он никак не мог угадать в них змея.

— Если подклеить, то он снова полетит, — сказал я. — Будет парить в воздухе и блестеть на солнце. Я подумал, может, как-нибудь запустим его вместе? Хочешь?

Але изумлённо кивнул. Он понял: лоскутья, что я держал в руках, были той самой штуковиной, которая так манила его, что он перебрался через горы. Але рассмеялся и сказал:

— Конечно хочу.

Вот о чём я хотел рассказать напоследок

Стояла осень. Прошло уже больше трёх месяцев с того дня, как мы с Иммером пришли к Але и Крикке. Яблоки собрали, крапива печально поникла. Но посидеть утром на солнышке было ещё приятно, здорово было дышать свежим воздухом и слушать, как перешёптываются деревья, когда ветер перебирает листву, которая уже начинает превращаться из зелёной в красную и жёлтую. Сейчас мы с Але как раз грелись на солнышке — сидели на лавке, устроенной с подветренной стороны. Стояло славное тепло, и, если закрыть глаза, казалось, что ещё лето, хоть и ненастоящее.

Спор на кухне продолжался, Иммер с Криккой шумно ссорились. Ничего странного в этом не было, они ссорились лишь изредка, если Иммеру хотелось чего-то, что Крикка ему запрещала. Однажды, например, он захотел пройтись до самой мельницы голышом; в другой раз объявил, что отныне ест только хлеб. Третья ссора вышла из-за того, что Иммер пожелал остричь себе волосы, а поскольку Крикке очень нравилось, что у него такие светлые пушистые пряди, она сказала «нет», и тогда Иммер от злости схватил ножницы и остриг бахрому на половике в прихожей. Сегодня они ссорились из-за имени. Спор начался немного раньше, за завтраком. Мы болтали, а Иммер сидел молча, задумчиво поедал простоквашу и от этой своей задумчивости не ответил Крикке, когда та спросила, что случилось. Доев простоквашу, Иммер вытер рот рукавом и объявил, что теперь его снова зовут Мортимер. Никто не знал, что на него нашло, да он и сам не имел понятия. Просто сказал, что так хочет, и всё. И Крикке, которая была не только добрая, но и справедливая, это не понравилось. Она, как и Але, знала историю наших имён и злоключений и считала, что звать в свою жизнь что-то из прошлого — это шаг назад. Через тонкое стекло до меня снова долетел её голос:

— Ты же боролся за то, чтобы называться Иммером! И твой брат тоже! Зачем тебе неправильное имя?

— Меня будут звать так, как я хочу! — вопил Иммер. — Тебе какое дело!

Крикка что-то проворчала в ответ, и мы