— Так как ты узнал, что он собирается покончить с собой? —спросила Пэм. — Я хочу знать, и, клянусь Богом, ты мне всё расскажешь до того,как я положу трубку. Я всё сделала, и ты должен мне сказать.

Вон он, вопрос, который она ещё не задавала. Слишком уж еёзанимало другое: как я узнал о ней и Томе? Что ж, не только у Уайрмана былиприсказки на любой вкус. Их хватало и у моего отца. В том числе была и такая:если не катит ложь, говори правду.

— После несчастного случая я начал рисовать. Ты знаешь.

— И что?

Я рассказал, как нарисовал её, с Максом и Томом Райли. Онекоторых результатах моего интернет-знакомства с феноменом ампутированнойконечности. О том, как увидел Тома Райли, стоящего на верхней ступени лестницы,ведущей в мою студию — так я теперь её называл, — голого по пояс, в пижамныхштанах, с одним выбитым глазом, место которого в глазнице заняли сгустки крови.

Когда я закончил, на другом конце провода повисла долгаятишина. Нарушать её я не стал. Наконец Пэм заговорила. Другим, осторожнымголосом:

— Ты действительно в это веришь, Эдгар… во что-то из этого?

— Уайрман, парень, который живёт чуть дальше по берегу… — ??замолчал, внезапно захлёстнутый яростью. И не потому, что не находил нужныхслов. Или не совсем по этой причине. Я собирался ей сказать, что у парня,который жил чуть дальше по берегу, иногда проявлялись телепатическиеспособности, вот почему он мне верил.

— Так что ты хотел сказать насчёт этого парня, Эдгар? —Голос звучал спокойно и вкрадчиво. Я узнал этот голос. Слышал его в первыймесяц или чуть дольше после несчастного случая. Таким голосом она говорила сЭдгаром — пациентом палаты номер шесть.

— Ничего, — ответил я. — Не важно.

— Тебе нужно позвонить доктору Кеймену и рассказать об этойтвоей новой идее. Идее, что ты — экстрасенс. Не отправляй ему электронноеписьмо. Позвони. Пожалуйста.

— Хорошо, Пэм. — Навалилась усталость. Не говоря уже ораздражении и злобе.

— Хорошо что?

— Хорошо, я тебя слышу. Чётко и ясно. Ошибки быть не может.Забудь об этом. Я хотел только одного — спасти Тома Райли.

На это ответа у неё не нашлось. Как и рациональногообъяснения, каким образом мне удалось узнать о планах Тома. На том мы ирасстались. Кладя трубку, я думал: «Ни одно доброе дело не остаётсябезнаказанным».

Может, и она клала трубку с той же мыслью.

Злость и разбитость не отпускали меня. Не помогала и сырая,мрачная погода. Я попытался поработать наверху, но ничего не вышло. Спустилсявниз, взял один из альбомов и вдруг понял, что рисую те же загогулины, что и впрошлой жизни во время телефонных разговоров: мультяшных уродцев с большимиушами. Уже собрался в отвращении отшвырнуть альбом, когда зазвонил телефон.Уайрман.

— Ты придёшь во второй половине дня? — спросил он.

— Конечно, — ответил я.

— Я подумал, может, дождь…

— Я собирался приехать на автомобиле. Здесь я ни во что неврежусь.

— Хорошо. Но о часе поэзии можешь забыть. Она сегодня не всебе.

— Плоха?

— Такой я её никогда не видел. Разорванное мышление. Отрывот реальности. Помрачнение сознания. — Он глубоко вдохнул и шумно выдохнул. Втрубку словно ударил резкий порыв ветра. — Послушай, Эдгар, мне неудобнопросить тебя об этом, но могу я ненадолго оставить её на тебя? Минут на сорокпять, не больше. У Баумгартенов нелады с сауной… что-то там с чёртовымнагревателем, к ним приедет электрик, но мне нужно показатьему, гдераспределительный шит. И, разумеется, расписаться на бланке заказа завыполненную работу.

— Нет проблем.

— Ты — прелесть. Я бы тебя поцеловал, если б не язвы натвоих губах.

— Пошёл ты на хер, Уайрман.

— Да, все меня так любят. Это моё проклятие.

— Мне звонила Пэм. Она поговорила с моим другом Томом Райли,— учитывая, чем эта парочка занималась в моё отсутствие, называть Тома моимдругом было как-то странно, но, с другой стороны, почему нет? — Похоже, еёстараниями план самоубийства сдулся.

— Это хорошо. Но почему я слышу печаль в твоём голосе?

— Она захотела узнать, откуда мне стало обо всём известно.

— То есть её уже не интересовало, как ты прознал о том, чтоона трахалась с этим парнем? Она спросила…

— Как я поставил ему диагноз «депрессия с суицидальнымриском», находясь за полторы тысячи миль.

— Ага! И что ты ответил?

— Не имея под рукой хорошего адвоката, мне не оставалосьничего другого, как сказать правду.

— И она подумала, что ты — un росо loco.[91]

— Нет, Уайрман, она решила, что я — muy loco.[92]

— А есть разница?

— Нет. Но она будет размышлять над этим, и, поверь мне, Пэм— кандидат в олимпийскую сборную США по размышлениям, а потому, боюсь, моё доброедело рикошетом ударит по моей же младшей дочери.

— Предполагаешь, что твоя жена будет искать виноватого.

— Предположение правильное. Я её знаю.

— Это плохо.

— И мир Илзе содрогнётся куда сильнее, чем она тогозаслуживает. Ведь и для неё, и для Мелинды Том был как дядя, с самого ихрождения.

— Тогда тебе придётся убедить жену, что ты действительно всёэто видел, и твоя дочь никоим образом не связана с этой историей.

— И как мне это сделать?

— К примеру, рассказать о ней что-то такое, чего ты недолжен знать.

— Уайрман, что ты несёшь? По своей воле я такого сделать немогу!

— Откуда ты знаешь? Я должен заканчивать разговор, амиго.Судя по звукам, ленч мисс Истлейк только что отправился на пол. Ещё увидимся?

— Да. — Я собрался добавить: «До скорого», но он уже положилтрубку. Я последовал его примеру, гадая, куда я подевал садовые рукавицы Пэм снадписью «РУКИ ПРОЧЬ». Может, если бы я их нашёл, идея Уайрмана уже не казаласьбы такой безумной.

Я обыскал весь дом, безрезультатно. Возможно, я выбросилрукавицы после того, как закончил рисовать «Друзей-любовников», но сам такогоне помнил. Не мог вспомнить. Знаю только, что больше никогда их не видел.