— Перестань шпионить за мной. Если ты когда-то меня любил —перестань шпионить за мной.

— Тогда перестань меня винить. — Голос у меня сел. Внезапноя вспомнил Илзе перед её возвращением в университет Брауна, стоящую под яркимтропическим солнцем у терминала авиакомпании «Дельта». Она смотрела на меня иговорила: «Ты должен поправиться. Заслуживаешь этого. Хотя иногда я гадаю,веришь ли ты, что такое возможно». — Произошедшее со мной — не моя вина.Несчастный случай — не моя вина, и вот это тоже. Я ничего такого не просил.

— Ты думаешь, я просила? — выкрикнула Пэм.

Я закрыл глаза, моля уж не знаю кого, кого угодно, сделатьтак, чтобы я удержался от вспышки ярости.

— Нет, разумеется, нет.

— Тогда оставь меня в покое! Перестань мне звонить.Перестань меня ПУГАТЬ!

Она бросила трубку. Я по-прежнему стоял, прижимая свою куху. Тишина, громкий щелчок, потом дребезжащее гудение Дьюма-Ки. Сегодня онословно доносилось из-под воды. Возможно, из-за дождя. Я положил трубку нарычаг, посмотрел на рыцарские доспехи.

— Думаю, всё прошло очень хорошо, сэр Ланселот, — доложил я.

Ответа не последовало — впрочем, другого я и не заслуживал.

Я пересёк главный коридор, уставленный комнатнымирастениями, заглянул в Китайскую гостиную, увидел, что Элизабет спит в той жепозе, склонив голову набок. Храп, казавшийся мне таким жалким, подчёркивающимеё старость, теперь успокаивал. Иначе могло показаться, что она мертва, сидит вкресле со сломанной шеей. Я подумал, не разбудить ли её, и решил, что не стоит.Потом посмотрел направо, на широкую парадную лестницу, вспомнил её слова: «Тыэто найдёшь на лестничной площадке второго этажа». Найду что?

Вероятно, Элизабет опять потеряла связь с реальностью, нодругих дел у меня не нашлось, вот я и зашагал по коридору, который в болеескромном доме был бы всего лишь переходом между его частями. Здесь же дождьпродолжал барабанить по стеклянному потолку. Я начал подниматься по лестнице,остановился за пять ступенек до площадки второго этажа, глаза у меня широкораскрылись, потом я медленно продолжил подъём. Элизабет связи с реальностью неутратила. Я нашёл это — огромную чёрно-белую фотографию в узкой золочёнойрамке. Позже я спросил Уайрмана, как удалось увеличить чёрно-белую фотографию1920-х годов до таких размеров (четыре на пять футов как минимум), практическине потеряв в чёткости. Он ответил, что фотографию, вероятно, сделали«Хасселбладом», лучшим за всю историю нецифровым фотоаппаратом.

Фотография запечатлела восемь человек на белом песке. Фономслужил Мексиканский залив. Высокий симпатичный мужчина лет сорока пяти стоял вчёрном купальном костюме, состоящем из майки с широкими лямками и обтягивающихтрусов, вроде тех, которые теперь надевают баскетболисты под верхние. По обестороны расположились пять девочек, старшая — уже девушка на выданье, младшие —совершенно одинаковые блондинки, напоминавшие близнецов Боббсли из книг моегодалёкого детства. Близняшки были в одинаковых платьях для купания, юбках воборочках, и держались за руки. В свободной руке каждая сжимала куклу РэггедиЭнн.[93] С болтающимися ножками, в передниках, куклы заставили меня подумать оРебе… и тёмные волосы над тупо улыбающимися лицами кукол-близняшек были,безусловно, КРАСНЫМИ. На сгибе руки мужчина (Джон Истлейк, я в этом несомневался) держал ещё одну девочку, малышку, которая со временем стала тойсамой старухой, что храпела сейчас на первом этаже. Позади белых стояла молодаячернокожая женщина лет двадцати двух с косынкой на голове. Она держала корзинкудля пикника, тяжёлую, судя по напрягшимся мышцам рук. На предплечье одной рукиблестели три серебряных браслета.

Элизабет улыбалась и тянулась пухлыми ручками к тому, ктосделал этот семейный портрет. Кроме неё не улыбался никто, разве что в уголкахрта мужчины пряталась тень улыбки. Но усы не давали понять, так ли это. А вотмолодая чернокожая няня точно выглядела мрачной.

В свободной руке Джон Истлейк держал две вещи. Маскуныряльщика и гарпунный пистолет, который сейчас крепился к стене библиотекисреди другого оружия. И меня занимал единственный вопрос: действительно лиЭлизабет выскользнула из тумана, который застилал её разум, чтобы направитьменя сюда?

Но я не успел найти ответ, потому что внизу распахнуласьпарадная дверь.

— Я вернулся! — крикнул Уайрман. — Задание выполнено! И ктотеперь хочет выпить?

He пугайтесь экспериментов; найдите свою музу и позвольте ейвести вас. По мере того как талант Элизабет расцветал, её музой стала Новин,чудесная, говорящая кукла. И к тому времени, когда Элизабет осознала своюошибку (тогда и голос Новин поменялся), было уже слишком поздно. Но поначалувсё, наверное, было чудесно. Встреча с музой — всегда счастье.

Взять, к примеру, тот торт.

— Заставь его упасть, — говорит Новин. — Заставь его упасть,Либбит!

И она это делает. Потому что может. Рисует торт няни Мельдына полу. Размазанным по полу! Ха! И няня Мельда над ним, уперев руки в бока, снаписанным на лице огорчением.

Почувствовала ли Элизабет стыд, когда так и случилось? Стыди страх? Думаю, да.

Знаю, что почувствовала. Для детей обычно забавна тольковоображаемая злоба.

Однако были и другие игры. Другие эксперименты. Пока,наконец, в 1927…

Во Флориде все внесезонные ураганы называют «Элис». Этотакая шутка. Но тот, что налетел в марте вышеуказанного года, следовало назватьураган «Элизабет».

Кукла нашёптывала ей голосом ночного ветра в пальмах. Илишуршанием ракушек под «Розовой громадой» при отливе. Нашёптывала, когдамаленькая Либбит уже начинала засыпать. Убеждала, как это будет здорово,нарисовать сильный шторм. И кое-что ещё.

Новин говорит: «Это клад. Спрятанные сокровища, которыеоткроет большой шторм. Папочке будет интересно найти их и посмотреть».

И вот это сработало. Рисовать шторм Элизабет особо нехотелось, а порадовать папочку? Перед таким искушением она устоять не смогла.

Потому что папочка очень злился в тот год. Злился на Ади,которая не пошла в колледж после возвращения из поездки в Европу. Ади не хотелавстречаться с достойными людьми, не хотела ездить на балы дебютанток. Еёинтересовал только Эмери… а он, с точки зрения папочки, совершенно ей неподходил.