Ушли топоры, но дело этим не кончилось. Через три дня приходят к ним те, либеральные, топоры и говорят:

— Думаете, ушли и всё? А ну гоните дубы да ясени лопатам! Думаете, детей наковали — и всё?

— Дык у нас их отняли, детей–то! — взмолились топоры. — Мы их хотели взять, да лопаты не дали.

— А вы что же, не знаете, что по равенским законам дети остаются с лопатами, а вы обязаны их содержать?! А ну марш работать, уклонисты! И чтобы вечером были дубы! Мы к вам лопатсоветом приставлены, дань с вас взимать!

Послушались топоры. Да только о дубах–то уже речи нет. Наломали гнилушек. Возвращаются вечером приставленные — а дубов нету!

— И это всё, что вы даёте своим детям?! Значит, решили отлынивать?! Ну ничего! Найдём на вас управу. Долг будет накручиваться. Полпроцента в день. Каждые полгода — две нормы дубов отдать лопатам!

Да какие там дубы! Постучали топоры, поломали гнилушек — да и сгинули. Пришли приставленные: дубов нет, а топоры валяются все ржавые.

А лопаты, когда топоров–то выгнали, вначале обрадовались. Теперь всё с огорода ихнее, да лозняк ихний, да ещё с топоров дань дубовая — тоже ихняя. А детей решили воспитывать как равенство велит. Чтобы настоящие топоры получались. Без обухов и лезвий. Топорятам решили прямо с рождения обухи долой, а лезвие тупить нещадно. Чтобы, как вырастут, даже следа его не было.

Только вот ведь — нет дубов. Приставленные говорят, топоры–то выгнанные в лесу померли все. Ржавые куски одни валяются. Покосились избы у лопат, потолки провисли. Всё гниёт, а ремонту нету. Лопаты не сдюживают. Нет у них такого навыку. Вначале была надежда на маленьких топорят — подрастут, мол, будет опора матерям взамен этих никчёмных топоров. Но они, когда вырастали, тоже оказывались неспособны рубить дубы да избы ставить. Их тоже выгнали. Видно, перевелись нынче настоящие топоры, решили лопаты. Так избы–то лопатные и развалились. Заржавели лопаты, черенки все погнили под дождём. И тоже сгинули.

А тот человек прошёл да собрал ржавые топоры да лопаты. В металлолом сдал. И купил себе большую виллу. Он вовсе не псих был, а хитрый делец.

Этот сказ о том, как лопаты с топорами за равенство боролись, имеет самое прямое отношение к теме главы.

Первым слово «феминизм» употребил социалист–утопист Шарль Фурье в конце XVIII в. Это было время бунтов и революций, когда брожения в головах сподвигали на разрушение всего «старого», дабы на пепелище отстроить много «нового». На волне уничтожения иерархии государственной Фурье решил, что семейная иерархия тоже вредоносна и дискриминирует женщин. Кроме того, он усмотрел дискриминацию женщин в межполовом распределении ролей. С точки зрения здравого смысла, это примерно то же самое, что усмотреть дискриминацию слона в том, что он не умеет летать. Или дискриминацию рыбы в том, что она не может говорить по–человечески. Кстати, дискриминацию мужчин той ответственностью, которую они несут за семью, или обязательной службой в армии, Фурье не увидел.

Надо сказать, что любой революционный угар становится детонатором массового инстинктивного поведения. Лодыри и бродяги, следуя шариковскому принципу «отнять и разделить», устремляются грабить богатых, дабы реализовать свой инстинкт быстрой наживы за счёт другого (о нём мы говорили в главах «Ранг и примативность» и «Религия, закон, нравственность»). Горлопаны и манипуляторы быстро реализуют свой иерархический инстинкт, подчиняя себе толпу. Половой инстинкт тоже высвобождается в самом животном виде, требуя промискуитета для мужчин и бытовой (или самой обычной) проституции для женщин. Дабы дать волю инстинктам, все регуляторы объявляются «пережитком прошлого» и «наследием царизма (социализма). Семья объявляется устаревшим явлением, законы уничтожаются, религия высмеивается. Начинается всеобщий инстинктивный угар без тормозов — тормоза уже списаны на свалку истории. Это случается при любой революции и любом перевороте, будь то французская революция конца XVIII века, переворот(ы) 1917 года в России или крах СССР в 1991–1992 гг. Кстати, сюда же можно отнести и так называемую «сексуальную революцию» — относительно медленный процесс деградации нравов, о котором мы поговорим чуть позже.

Идеи «дискриминации женщин» витали в воздухе и укоренялись в трудах последователей романтизма и социалистов–утопистов. Обе эти группы при многих различиях были сходны в одном. Они представляли себе человека не как биосоциальное существо, «продвинутое» животное, а как средоточие высшего разума, эдакого бестелесного духа, наполненного силой добра. Они полностью отрицали всё биологическое в человеке, в том числе и инстинкты. Измышления романтиков, а ещё больше идеи социалистов–утопистов строились на том, что все несправедливости и злодеяния творятся вовсе не потому, что человек есть существо эгоистичное по природе, что тяга к выживанию за счёт других прописана в его мозге самой эволюцией. Они верили, что вести себя плохо человека вынуждают внешние условия, такие как социальное и вообще любое неравенство, частная собственность, а самое главное — те самые регуляторы, о которых мы говорили в главе «Религия, закон, нравственность». То есть семья, религия, закон, мораль, нравственность, правила поведения. Отрицая инстинкты, социалисты–утописты просто не понимали, зачем эти ограничители нужны. По мнению мыслителей–теоретиков, они вредны, поскольку угнетают человека, ограничивая его свободу. Короче говоря, социалисты–утописты и романтики считали, что для построения рая на земле надо дать человеку полную свободу ото всего. Любая власть и иерархия, будь то государственная или семейная, вредна и дискриминирует подчинённых.

Впрочем, были и некоторые другие тенденции. Например, в трудах социалистов XIX века отчётливо проглядывают измышления Руссо о том, что наиболее благоприятное место для человека — первобытное общество, лишённое частной собственности, семьи и государства. Там он сможет максимально развиться. Вообще идеи о благородном дикаре были очень распространены в XVIII и даже XIX веках, однако не будем отклоняться от темы. Например, Энгельс почти прямым текстом утверждал, что самой справедливой формой общественного устройства является первобытный матриархат с его материнским правом, групповой семьёй, властью женщин, коммунизмом, отсутствием государства и частной собственности. В эволюции семьи, появлении религии, законов и морали он усматривал дискриминацию женщин (ну кого же ещё?). А чтобы построить рай на земле (по Марксу–Энгельсу — коммунизм), нужно всего лишь вернуться к первобытным порядкам: уничтожить семью, частную собственность и государство. Вместе с религией и законом. Отменить расы, нации, социальные классы и другие различия между людьми вместе с культурной разницей. Дать слабым, угнетённым, малочисленным и гонимым много прав и дополнительные привилегии, дабы компенсировать «гонимость», «слабость» и «угнетённость». А во главе этого справедливого общества должны стать самые бедные, самые гонимые и обездоленные люди. Всего–навсего.

Ещё одной особенностью социалистов марксистского толка было полное отрицание любых врождённых психических, поведенческих качеств в человеке (даже половых, в чём мы убедимся, когда дойдём до полового символизма). Социалисты–марксисты считали, что генетика никак не влияет на поведение и образ жизни человека, а никаких врождённых поведенческих программ (инстинктов) нет. Многие марксисты вообще отрицали саму генетику, называя её «вейсманизмом–морганизмом», буржуазной псевдонаукой. Касательно этого я очень рекомендую внимательно изучить историю Трофима Лысенко, Николая Вавилова, их противостояние, а также «лысенковщину» (собственно, половой символизм и есть социальная лысенковщина). Эта длинная и весьма неприятная история облегчит понимание того, о чём мы ведём и будем вести речь. Лысенковщина входила в канву марксизма, который утверждал, что поведение человека определяется только воспитанием в окружающей среде — дословно «бытие определяет сознание». То есть если человека с преступными наклонностями (вор–рецидивист или маньяк–убийца) поместить в коллектив добрых и справедливых людей, то этот преступник тут же осознает, каким он был плохим, и перестанет воровать. Будет честно трудиться и побивать рекорды. Если проституирующей женщине дать работу швеи–мотористки или чесальщицы–мотальщицы, то она тут же перестанет торговать своим телом и будет честно трудиться 8 часов 5 дней в неделю. А по вечерам слушать лекции о том, есть ли жизнь на Марсе, и участвовать в заводском кружке самодеятельности.