Пришлось, чтобы давать друзьям деньги, наняться репетиторомк избалованным детям. За полгода до кончины у Афанасии отнялись ноги. И мы сОксанкой установили около нее дежурство. Честно говоря, подруга, только-толькозакончившая мединститут, справлялась с Фасей куда лучше родной внучки. К томуже как раз в это время я разводилась с Костиком и одновременно крутила роман сКириллом. Бедной верной подруге приходилось не только заботиться о Фасе, но ивозиться с четырехлетним Кешиком, оставленным мне в качестве нажитого имуществапредприимчивым художником.

На мои робкие извинения Ксюта махала рукой:

– У тебя период брачных игр, как у обезьяны…

Однажды вечером Оксанка, улыбаясь, спросила:

– Знаешь, как мы развлекаемся, когда тебя нет?

Я отрицательно покачала головой:

– Играем в пуговицу.

– Что это еще такое? – искренне изумилась я.

– Я прячу в зажатом кулаке пуговицу, а Фася отгадывает, вкакой она руке. Ставка – копейка. Вчера бабуля целый рубль утром выиграла, затовечером полтора проиграла, – хихикнула Ксюта.

Вот так. До самой смерти Фася оставалась азартным человеком.Но художником она никогда не была, хотя неплохо рисовала и чертила. Дажечастенько делала за меня школьные задания…

Но с фотографии на меня смотрела Фася. Хорошего качествацветной снимок отлично передавал необыкновенно синий цвет глаз и хитрую улыбку.Откуда тут взялось ее изображение и имя редкое, абсолютно невозможное дляженщины… Афанасия!

Чувствуя, что начинаю тихо сходить с ума, я перевела глазана сцену. Там творилось нечто невообразимое. Огромный деревянный паровоз,издавая утробные гудки, медленно подкатывал к стоящей на «рельсах» Анне.Героиня была закутана в какое-то покрывало. Откуда-то сверху гремел «Реквием»Моцарта, по подмосткам метались разноцветные лучи прожекторов.

– Господи, вот ужас какой, – прошептала сидящая рядом дама,усыпанная каменьями, как печенье сахарной пудрой, – неужели бросится под поезд?

– Обязательно, – пообещала я, – всенепременно погибнет.

Но тут вдруг разом вспыхнули софиты. На авансцену выскочилвстрепанный Вронский и… выдернул Анну буквально из-под колес. Прижимаялюбовницу к груди, офицер принялся осыпать ее поцелуями. Занавес закрылся. Залвзорвался аплодисментами.

– Люблю, когда хорошо заканчивается, – вновь обратилась комне соседка. – А вы не правы оказались, думали, что она бросится, да?

Ага, именно это я и предполагала. Надеюсь, что тень ЛьваНиколаевича Толстого явится ночью к господину Никифорову и придушит «соавтора»,чтобы другим неповадно было.

Отбив ладоши, публика ринулась в гардероб. Я же влезла побоковой лесенке на сцену и пошла за кулисы.

Побродив добрых полчаса по извилистым коридорам, наполненнымзапахом грима, духов, пота и сигарет, я наконец наткнулась на маленькую дверкус табличкой «Главный художник». Умом понимала, что бабушки там быть не может,но сердце начало отчаянно колотиться.

Я толкнула дрожащей рукой дверь и увидела… Фасю. Она сиделау большого стола над какими-то рисунками. В комнатенке стоял полумрак, тольконебольшая лампочка бросала круг света на бумагу. Я глядела на до боли знакомуюприческу.

Густые темно-каштановые волосы аккуратно подстрижены ровнымкружком. Супермодная в семидесятых куафюра вернулась к нам в девяностых…

– Фасенька, – пролепетала я, – Фасенька, любимая…

Афанасия подняла невероятной синевы глаза, глянула на меня,и приветливая улыбка моментально слетела с губ женщины.

– Ты… – хриплым голосом пробормотала она. – Вот уж не радаэтой встрече… Зачем явилась?

Ошарашенная грубостью, я отступила на два шага назад ипротянула к бабушке руки:

– Фасенька, я счастлива видеть тебя.

– А я нет, – отрезала художница. – Судя по тому, как сладкопоешь, ты снова вляпалась в неприятности. Быстро говори, Люка, что тебе опятьпонадобилось? Если снова деньги, то не по адресу: нам театр пять месяцев неплатит зарплату.

Знакомая кличка больно ударила по ушам, но я слабо моглареагировать на внешние раздражители. Ожившая бабушка встала и щелкнулавыключателем. Вспыхнул яркий безжалостный свет, и наваждение исчезло.

У стены стояла женщина, едва достигшая шестидесятилетия.Волосы оказались темно-русыми, глаза смотрели холодно, почти злобно.

– Простите, – прошептала я, нащупывая рукой табуретку, – выужасно похожи на мою покойную бабушку да еще носите такое же имя и фамилию.Невероятное совпадение…

– Вы не Люка, – протянула художница, – нет, не Люка.

– Нет, я Даша.

– Внучка Афанасии Константиновны?

Я кивнула головой. Собеседница схватилась за сигареты.

– Невероятно! А я дочь Анастасии Константиновны, ее роднойсестры.

– Стюры-катафалк?! – вырвалось у меня.

– Небось бабушка рассказывала, – усмехнулась художница. –Вот что… Пойдем ко мне домой, там и поболтаем. Думается, нам есть о чемпоговорить.

Афанасия занимала огромную запущенную квартиру в домедореволюционной постройки. В гулких комнатах носился сквозняк, поэтому мы сразупрошли в грязноватую кухоньку. Художница пощелкала выключателем.

– Ну вот, опять отключили.

Из маленького чуланчика хозяйка достала допотопнуюкеросиновую лампу и зажгла фитиль. Десятилинейка отбросила довольно широкийкруг света, в нос ударил резкий запах.

– Хорошо еще, что у меня газ, – улыбнулась Афанасия, – тут уполовины города электроплиты…

– А холодильники как же?

– Сейчас зима, за окошко вывешиваем. Правда, замерзает все:суп, каша, молоко, творог, зато не портится. А летом тяжело приходится. Кое-ктопогреба вырыл. Хорошо, что хоть вода есть, правда, только холодная. Ну, давайтезнакомиться… Ася.

– Я бабушку звала Фасей.

– Это Люка придумала такое сокращение, имечко-то у менядурацкое, но мама очень хотела дочь в честь сестры назвать. Я и родилась-тотолько потому, что ваша бабушка отсоветовала сестре аборт делать.

– Кто такая Люка? – вырвалось у меня.

– Моя дочь, Иветта Воротникова, но давайте по порядку.