— Я!

— Ты. Она тебя тогда, с тех самых пор, с именин-то, иполюбила. Только она думает, что выйти ей за тебя невозможно, потому что онатебя будто бы опозорит и всю судьбу твою сгубит. “Я, говорит, известно какая”.До сих пор про это сама утверждает. Она всё это мне сама так прямо в лицо иговорила. Тебя сгубить и опозорить боится, а за меня, значит, ничего, можновыйти, — вот каково она меня почитает, это тоже заметь!

— Да как же она от тебя ко мне бежала, а… от меня…

— А от тебя ко мне! Хе! Да мало ли что войдет ей вдруг вголову! Она вся точно в лихорадке теперь. То мне кричит: “за тебя как в водуиду. Скорей свадьбу!” Сама торопит, день назначает, а станет подходить время —испужается, али мысли другие пойдут — бог знает, ведь ты видел же: плачет,смеется, в лихорадке бьется. Да что тут чудного, что она и от тебя убежала? Онаот тебя и убежала тогда, потому что сама спохватилась, как тебя сильно любит.Ей не под силу у тебя стало. Ты, вот, сказал давеча, что я ее тогда в Москверазыскал; не правда — сама ко мне от тебя прибежала: “назначь день, говорит, яготова! Шампанского давай! К цыганкам едем!” кричит!.. Да не было бы меня, онадавно бы уж в воду кинулась; верно говорю. Потому и не кидается, что я, может,еще страшнее воды. Со зла и идет за меня… коли выйдет так уж верно говорю, чтосо зла выйдет.

— Да как же ты… как же ты… — вскричал князь и не докончил.Он с ужасом смотрел на Рогожина.

— Что же ты не доканчиваешь, — прибавил тот, осклабившись, —а хочешь скажу, что ты вот в эту самую минуту про себя рассуждаешь: “ну, как жеей теперь за ним быть? Как ее к тому допустить?” Известно, что думаешь…

— Я не за тем сюда ехал, Парфен, говорю тебе, не та у меня вуме было…

— Это может, что не за тем, и не то в уме было, а толькотеперь оно уж наверно стало за тем, хе-хе! Ну, довольно! Что ты такопрокинулся? Да неужто ты и впрямь того не знал? Дивишь ты меня!

— Всё это ревность, Парфен, всё это болезнь, все это тыбезмерно преувеличил… — пробормотал князь в чрезвычайном волнении: — чего ты?

— Оставь, — проговорил Парфен и быстро вырвал из рук князяножик, который тот взял со стола, подле книги, и положил его опять на прежнееместо.

— Я как будто знал, когда въезжал в Петербург, как будтопредчувствовал… — продолжал князь: — не хотел я ехать сюда! Я хотел всё этоздешнее забыть, из сердца прочь вырвать! Ну, прощай… Да что ты!

Говоря, князь в рассеянности опять-было захватил в руки состола тот же ножик, и опять Рогожин его вынул у него из рук и бросил на стол.Это был довольно простой формы ножик, с оленьим черенком, нескладной, с лезвиемвершка в три с половиной, соответственной ширины.

Видя, что князь обращает особенное внимание на то, что унего два раза вырывают из рук этот нож. Рогожин с злобною досадой схватил его,заложил в книгу и швырнул книгу на другой стол.

— Ты листы, что ли, им разрезаешь? — спросил князь, нокак-то рассеянно, всё еще как бы под давлением сильной задумчивости.

— Да, листы…

— Это ведь садовый нож?

— Да, садовый. Разве садовым нельзя разрезать листы?

— Да он… совсем новый.

— Ну, что ж что новый? Разве я не могу сейчас купить новыйнож? — в каком-то исступлении вскричал наконец Рогожин, раздражавшийся с каждымсловом.

Князь вздрогнул и пристально поглядел на Рогожина.

— Эк ведь мы! — засмеялся он вдруг, совершенно опомнившись.— Извини, брат, меня, когда у меня голова так тяжела, как теперь, и этаболезнь… я совсем, совсем становлюсь такой рассеянный и смешной. Я вовсе не обэтом и спросить-то хотел… не помню о чем. Прощай…

— Не сюда, — сказал Рогожин.

— Забыл!

— Сюда, сюда, пойдем, я укажу.

Пошли чрез те же комнаты, по которым уже князь проходил;Рогожин шел немного впереди, князь за ним. Вошли в большую залу. Здесь, постенам, было несколько картин, всё портреты архиереев и пейзажи, на которыхничего нельзя было различить. Над дверью в следующую комнату висела однакартина, довольно странная по своей форме, около двух с половиной аршин в длинуи никак не более шести вершков в высоту. Она изображала спасителя, только чтоснятого со креста. Князь мельком взглянул на нее, как бы что-то припоминая,впрочем, не останавливаясь, хотел пройти в дверь. Ему было очень тяжело ихотелось поскорее из этого дома. Но Рогожин вдруг остановился пред картиной.

— Вот эти все здесь картины, — сказал он, — всё за рубль, даза два на аукционах куплены батюшкой покойным, он любил. Их один знающийчеловек все здесь пересмотрел; дрянь, говорит, а вот эта — вот картина, наддверью, тоже за два целковых купленная, говорит, не дрянь. Еще родителю за нееодин выискался, что триста пятьдесят рублей давал, а Савельев Иван Дмитрич, изкупцов, охотник большой, так тот до четырехсот доходил, а на прошлой неделебрату Семену Семенычу уж и пятьсот предложил. Я за собой оставил.

— Да это… это копия с Ганса Гольбейна, — сказал князь, успевразглядеть картину, — и хоть я знаток небольшой, но, кажется, отличная копия. Яэту картину за границей видел и забыть не могу. Но… что же ты…

Рогожин вдруг бросил картину и пошел прежнею дорогой вперед.Конечно, рассеянность и особое, странно-раздражительное настроение, таквнезапно обнаружившееся в Рогожине, могло бы, пожалуй, объяснить этупорывчатость; но всё-таки как-то чудно стало князю, что так вдруг прервалсяразговор, который не им же и начат, и что Рогожин даже и не ответил ему.

— А что, Лев Николаич, давно я хотел тебя спросить, веруешьты в бога иль нет? — вдруг заговорил опять Рогожин, пройдя несколько шагов.

— Как ты странно спрашиваешь и… глядишь? — заметил князьневольно.

— А на эту картину я люблю смотреть, — пробормотал,помолчав, Рогожин, точно опять забыв свой вопрос.

— На эту картину! — вскричал вдруг князь, под впечатлениемвнезапной мысли, — на эту картину! Да от этой картины у иного еще вера можетпропасть!

— Пропадает и то, — неожиданно подтвердил вдруг Рогожин. Онидошли уже до самой выходной двери.

— Как? — остановился вдруг князь, — да что ты! я почтишутил, а ты так серьезно! И к чему ты меня спросил: верую ли я в бога?

— Да ничего, так. Я и прежде хотел спросить. Многие ведьноне не веруют. А что, правда (ты за границей-то жил), — мне вот один с пьяныхглаз говорил, что у нас, по России, больше чем во всех землях таких, что в богане веруют? “Нам, говорит, в этом легче чем им, потому что мы дальше их пошли”…

Рогожин едко усмехнулся; проговорив свой вопрос, он вдруготворил дверь и, держась за ручку замка, ждал, пока князь выйдет. Князьудивился, но вышел. Тот вышел за ним на площадку лестницы и притворил дверь засобой. Оба стояли друг пред другом с таким видом, что, казалось, оба забыли,куда пришли и что теперь надо делать.