Тёща удрученно вздыхает.

— Как это — сломали?

— Петалдочкой… — виновато хлопает глазами Ариша.

— Петардой?! Откуда у неё петарда, Алла Борисовна??

Переглядываются.

— Вот как с Вами оставлять? На кухню! — командую я.

И там уже, врубив чайник, сажусь напротив.

— Внимательно слушаю.

— Ну ты же знаешь, какой у меня район, Даня. Там бродячие собаки. Проходу не дают! Приходится вот иногда… — разводит руками. — И в сумочке лежат петарды.

Закатываю глаза, представляя, как эта старуха Шапокляк бросается петардами в бродячих собак.

— А ведь приличная женщина! Режиссер ТЮЗа!

— Ну что ж теперь: режиссер не человек? — разводит она руками. — И его собаки не кусают.

— Вы ж заговор знаете! — ядовито рычу я.

— Папа… — подает голос Ариша, предано глядя мне в глаза. — Меня лугай петель.

— Ты залезла в чужую сумку? — перевожу рассерженный взгляд на неё. — И взяла спички?

— Зазыгалку… — краснеют её щеки.

Поднимается и безропотно идёт в угол, под моим взбешённым взглядом.

— Я больсе не буду… — бубнит, водя пальцем по обоям. — Не лугай Плутона. Это я сама наглезила.

Но как не ругать, я не понимаю!

— А если бы ей пальцы оторвало?!

— Данечка, — хватается за сердце Алла Борисовна. — Но всё ведь так неожиданно. Я так переживала, что забыла про чертовы петарды. И не ожидала, что Ариша окажется у меня. Да и петарды то…только что шумные.

— Аж унитаз разорвало, ага.

— Так трещина там была.

— Это ж надо додуматься — петарды!

— Ну а что мне в эту свору из пистолета стрелять?!

— Петарда! — хватаюсь я за голову.

— Я больсе не буду, папа…

— А ты вообще молчи! — хлопаю по столу, не поворачиваясь. — Бандитка! Тебе ещё отдельно достанется!

Чувствую, как тёплые руки ложатся мне на плечи. Ася… Скользят мне на грудь. Обнимает за шею.

— Ччч… Нельзя волноваться.

Делаю глубокий вдох носом, опуская напряженные плечи. Нельзя, да. Целует в висок.

— Всё, — закрывает ладонями мне глаза.

Я растекаюсь… Это так волшебно, когда кто-то волнуется о том, чтобы ты не волновался. Ни кто-то, а любимая девочка. Вопреки тому, что ей хочется сейчас капризничать после моих слишком борзых завоеваний.

— Мама, — шепчет Ариша. — Молока мозно?

— Нузно! — передразнивает её Ася.

Греет молоко. Добавляет в него мятный сироп. Оно становится зелёным и сладким. Один стакан ставит передо мной. Второй отдаёт Арише. Все затихают…

Алла Борисовна расстроенно крутит в руках телефон.

— Ладно, извините, что орал, — делаю усилие над собой.

Думаю, и без моих наездов всё прекрасно понимает. Вот как с ними в больницу лечь? Глаз да глаз… За всеми тремя!

Ася садится на стульчик в углу, на руки забирает Аришу. Вместе сидят в углу.

— Блатики будут? — пытает Асю дочка.

А может и не тремя уж… Мы не предохранялись. Короче, надо экстренно восстанавливаться!

Алла Борисовна вытаскивает пакетик с травками.

— Заваривай ему, это для восстановления после кровопотери, — объясняет Асе. — Крапива, тысячелистник…

— Марина звонила Вам? — перебиваю её.

— Звонила.

— И что думаете?

— Думаю, ей надо ехать в Москву. Строить карьеру, — пожимает плечами Алла Борисовна. — Мама у вас теперь есть. Зачем в семью лезть?

— А она что говорит?

— Не слушает.

— Значит, суду быть. Ясно… Вас как свидетеля вызовут, — смотрю ей в глаза.

— Аркан говорит, что мама — Ася.

— Да причем тут карты — то?? Серьёзный же вопрос! — начинаю опять нервничать. — Кстати…

Иду за колодой, возвращаю Алле Борисовне.

— Спасибо. Очень помогли.

— И ответ серьезный… — забирает Таро тёща. — Вот тяни, чем ситуация разрешится.

Вздохнув, послушно тяну. Переворачиваю карту.

— «Любовь»…

Держа Аришу за руки, ведём её на встречу с психологом. И с Мариной. Богдана обязали. Скоро суд… И Касьянов темнее тучи. Он до сих пор на реабилитации и отстранён "по состоянию здоровья". Сегодня решающая встреча, заключение детского психолога. Дальше — мало на что можно повлиять.

— Дан, главное — не конфликтуй. Вообще не говори с ней!

Молчит.

— Нам нужно понравиться психологу.

— Не хочу я нравиться психологу. Достаточно того, что я нравлюсь дочери.

"Ну пусть… Пусть мне всё выскажет, там будет тише", — философски решаю я.

Синхронно поднимаем Булочку за руки, перенося её через лужу. Снег уже растаял, пахнет весной, вокруг капели и ручейки.

Перед тем, как зайти в здание, Богдан поднимает её и ставит на лавочку. Смотрит ей в глаза.

— Очень меня любис, — кивает она.

— Да.

— Я хочу жить с папой и мамой Асей.

— Да.

— Дан… — одергиваю его незаметно. — Она сама всё скажет.

Боюсь, что потом могут сказать: мы настраиваем Булочку против матери.

Сдвигаю его. Теперь смотрю ей в глаза сама.

— У меня две мамы, — поджимает она недовольно губы.

— Да, — киваю я.

— Я люблю маму-Асю. Она хавошая.

— Да…

— А маму-Малину не люблю!

— Нет!

— А маму-Малину не знаю.

Киваю.

— Хочу домой к папе.

Целую её в нос.

Мы заходим в здание, поднимаемся на второй этаж. Дверь в кабинет открыта. Боковым зрением вижу, что там Марина и Алла Борисовна тоже там.

Я раздеваю Аришу. Причесываю её. Надеваю заколочки, чтобы убрать с лица чёлку.

— Мы будем здесь. Тебя ждать.

Толкаю Богдана в грудь, заставляя сесть на скамью. И сама веду Аришу в кабинет.

— Перевёрнутая семёрка Кубков, перевёрнутое Солнце… Плохой знак. Очень! — шепчется Алла Борисовна с дочерью. — Планы рухнут… Не стоит и затевать!

— Мама, прекрати!

— Ну куда ты повезешь ребёнка? Зачем?

— Это мой ребёнок, я его родила и я разберусь! Но с этой девкой он жить не будет!