В отсутствие стóящих современных произведений, быть может, он согласился бы поработать в пьесах мастеров прошлого? – поинтересовался я. Несколько достойных актеров, снимавшихся с ним в фильме «Юлий Цезарь», с восхищением отзывались о его толковании роли Марка Антония, утверждая, что у него есть все данные – хватило бы только воли – испытать свои силы в вершинных ролях мировой драматургии, возможно, даже попробовать сыграть Эдипа.

На мои напоминания о тех дифирамбах Брандо не отреагировал; вернее, он, по обыкновению, и не слушал собеседника. Однако, заметив наступившее молчание, немедленно нарушил его:

– Фильмы, конечно же, очень быстро устаревают. На днях я посмотрел «Трамвай» – это уже очень старомодная картина. И все-таки возможности у кино огромные. Сколько важного можно сказать одновременно множеству людей. О дискриминации, о ненависти, о предрассудках. Я хочу сниматься в картинах, где ставятся вопросы, актуальные сегодня для всего мира. Пусть даже в форме развлечения. Для этого я и основал собственную независимую кинокомпанию.

Протянув руку, он с нежностью потрогал рукопись «Взрыва багрянца» – первый сценарий, который должна была запустить в производство независимая компания «Пеннбейкер продакшнс», детище Брандо.

А «Взрыв багрянца» удовлетворяет его как основа для тех высоких целей, которые он себе ставит?

Марлон невнятно забормотал в ответ. Затем буркнул что-то еще. А в ответ на просьбу повторить сказанное более отчетливо вдруг выпалил:

– Это вестерн.

И сам не смог сдержать улыбки, перешедшей в смех. Хохоча во все горло, он катался по полу.

– Господи, да как я теперь посмотрю друзьям в глаза?

Немного успокоившись, он сказал:

– Впрочем, если говорить серьезно, первый фильм обязан принести прибыль. Иначе второго уже не будет. Я почти разорен. Нет, правда, какие уж тут шутки. Я потратил год и двести тысяч долларов собственных денег, пытаясь выжать из разных писателей сносный сценарий. Причем на мои, готовенькие идеи. Последний был настолько ужасен, что я решил написать сценарий сам. И ставить фильм тоже буду сам.

Сам себе продюсер, сам режиссер и сам же играет главную роль. Это удавалось только Чарли Чаплину; мало того, Чаплин и музыку к своим фильмам сочинял сам. Однако многие опытные профессионалы – как Орсон Уэллс, к примеру, – не выдерживали куда меньшего груза обязанностей, чем тот, который собрался взвалить на себя Брандо. Тем не менее, когда я заметил, что, перегрузив телегу, можно и лошадь потерять, он мгновенно отпарировал:

– Взять хотя бы продюсера. Чем он занимается, кроме подбора актеров? Я в этом деле разбираюсь куда лучше других, а ведь работа постановщика к чему сводится? Именно к подбору актеров.

На самом деле едва ли найдется в киноделе мастер, который придерживался бы того же мнения. Собрать тех, кто будет создавать фильм, то есть сценариста, режиссера, актеров, операторов и прочих членов съемочной группы, еще полдела; хороший продюсер обязан уметь утихомиривать взрывы эмоций, устранять разногласия и ублажать самолюбие самых разных людей, но главное – должен в совершенстве владеть бухгалтерским искусством, не упуская мимо рук ни доллара, ни цента.

– Впрочем, если говорить серьезно, – с неожиданной рассудительностью произнес Брандо, – «Вспышка» вовсе не только обычная белиберда про индейцев и ковбоев. Это фильм про парня-мексиканца, фильм о ненависти и дискриминации. О том, что происходит с обществом, где существуют такие явления.

В «Сайонаре» тоже есть попытки критиковать расовые предрассудки, ведь фильм повествует о том, как американский военный летчик влюбляется в японку, танцовщицу мюзик-холла, чем повергает в великое огорчение как собственное начальство, так и хозяев мюзик-холла, на которых работает его возлюбленная. У последних, правда, новоявленный кавалер их танцовщицы вызывает возражения не по расовому признаку, а просто-напросто самим фактом своего существования, потому что девушка работает в чисто женском коллективе (у которого, между прочим, есть подлинный прототип, труппа «Такарацука»); руководство мюзик-холла всячески пропагандирует миф о том, что вне стен театра девушки – а их там сотни – якобы ведут монашеский образ жизни, не омраченный присутствием особ мужского пола – не важно, каких убеждений или цвета кожи. Роман Миченера завершается сценой, в которой влюбленные горестно говорят друг другу «сайонара», что значит «прощай». В фильме, однако, это слово, а следовательно, и название картины утратили смысл; Восток и Запад сходятся в финале так близко, что вот-вот отправятся регистрировать брак. На конференции, которую Брандо устроил по прибытии в Токио, он сообщил присутствовавшим – а собралось около шестидесяти журналистов, – что подрядился сниматься в этом фильме потому, что «он прицельно бьет по предрассудкам, которые не дают нам добиться мира во всем мире. Эта вроде бы чисто любовная история на поверку критикует предрассудки, существующие и у японцев, и у нас»; кроме того, он участвует в картине потому, что она дает ему «бесценную возможность» поработать у режиссера Джошуа Логана, который может научить его, «что надо делать, а чего делать не надо».

Но с тех пор прошло время. И теперь, пренебрежительно фыркнув, он говорит:

– О, «Сайонара», обожаю! Этакая возвышенная сентиментальная чушь. А ведь предполагалось, что она станет серьезным фильмом о Японии. Ну и что? Я в ней снимаюсь просто ради денег. Эти денежки пойдут в бюджет моей собственной компании. – Он задумчиво подергал губу и снова фыркнул. – Там, в Калифорнии, я отсидел на обсуждениях сценария в общей сложности двадцать четыре часа. Логан мне говорил: «Мы будем рады любым твоим предложениям, Марлон. Хочешь что-нибудь изменить – меняй, и все тут. А если тебе что-то не по нраву, так перепиши сцену, напиши ее по-своему».

Друзья Марлона с гордостью утверждают, что, понаблюдав за любым человеком минут пятнадцать, Брандо способен в точности воспроизвести его манеру. И судя по тому, с каким совершенством – меня даже оторопь взяла – он воспроизвел голос Логана, его легкий южный акцент, его печальный взгляд, в то время как сам он весь лучился, трепеща от вдохновения, друзья не слишком преувеличивают способности Брандо.

– Переписать сцену? Господи, да я весь их чертов сценарий перелопатил. А они возьмут из него строк восемь, не больше. – Он снова презрительно фыркнул. – Все, сдаюсь. Роль я сыграю, но душу в нее вкладывать не стану. Иногда мне кажется, что разницы все равно никто не замечает. В первые дни съемок я еще пытался играть. А потом провел эксперимент. Постарался все, что можно, делать не так, как надо. Гримасничал, закатывал глаза, жестикулировал, произносил текст с самыми дикими интонациями – все это не имело к моей роли никакого отношения. И что же Логан? «Великолепно! –