из уха и, помахивая им, с клоунским отчаянием, широко разевая рот и распространяя запах перегара, запела:

– Mais ne m’en veux pas, si je pense encore à toi[4]…

Надя смотрела на нее с изумлением.

– Света! Ты ведешь себя как подросток!

– Да, я подросток! Мне сорок два годика, и я такая пожилая девочка, у которой ни черта в жизни нет…

– О господи, – Надя тяжело выдохнула и заговорила тише: – Свет, ну перестань. Все будет хорошо.

– Это у тебя, Наденька, все будет хорошо. – Света широко растянула рот в недоброй клоунской ухмылке. – А у меня впереди ничего.

И Света, вдруг поникнув, заплакала. Отложив книгу (Надя машинально отметила название – «Веретено Василисы»), она размазывала внезапные слезы по лицу и всхлипывала, горестно вздрагивая всем телом.

– Свет, Светик, ну, – Надя прижала подругу к себе, – ну перестань, пожалуйста…

– На-а-а-а-а-адь, – жалобно и монотонно тянула Света, – что же мне делать теперь? Я же совсем, совсем одна…

– Ну что ты так отчаянно, солнышко мое. – Надю мутило от кислого дыхания подруги, но она точно знала, что брезгливость сейчас показывать нельзя. – Ну все же пройдет – и осень, и зима. Весной ребята вернутся, все начнем заново.

– Ну да, – капризно всхлипнула Света, – ты же не останешься здесь со мной. Вернешься к Вадиму, станешь художником, тебе будет не до меня…

– Это неправда, мне всегда будет до тебя.

– Да? Ты уже решила? Останешься здесь?

Надя вздохнула.

– Ну прости меня, прости, – покаянно забормотала Света. – Ты не обязана. Ты же не нянька мне. Просто… просто мне так пусто, Надь… Сил же полно еще, понимаешь? Я ведь не старая! А ничего, ничего в жизни нет, куда это все можно вложить. – И она снова растерла быстрые злые слезы кулаком по покрасневшему лицу.

– Светуль, ну зачем ты так… – Надя вздохнула и, стараясь не думать о том, что испачкает одежду, прижала к себе вконец размякшую Свету. – Давай по порядку, а?

– Давай, – всхлипнула Света.

– Ну, во-первых. У тебя есть телефон этого колледжа, который дал Михаил Степанович. Ты им звонила?

– Нет, пока нет. – Света шмыгнула носом и резко выдохнула, и Надя сморщилась от запаха перегара.

– Значит, завтра позвонишь. Когда будешь трезвая, да? – Она приподняла Светин подбородок и строго посмотрела в глаза подруге.

– Да, позвоню, хорошо.

– Вот. Значит, будешь ездить в Москву на занятия. Общаться с людьми. С твоим характером ты быстро найдешь друзей. И все изменится, вот увидишь. Будешь вспоминать этот разговор и смеяться.

– Да? Когда?

– Через год.

– Год? Я не могу через год, Надь. Я не выдержу. Мне же еще разводиться. – И она снова зарыдала, словно ее прорвало.

– Тихо! Не беги впереди паровоза. Давай по шагам. Сначала работа. Просто договорись с ними. Да?

– Да, хорошо. – Света все не могла успокоиться, слезы катились по лицу, а из тела, казалось, огромным безжалостным насосом выкачали все силы. Но голос уже потихоньку прояснялся.

– Вот. Работа. Новые друзья. А потом, когда все наладишь, подумаешь об остальных делах.

– А ты? Ты от меня уедешь? – У Светы хватило такта не пялиться на Надю своими заплаканными глазами, и без того разговор получался не из веселых.

– Свет, честно? Я не знаю пока. Мы с Вадимом пробуем все наладить, но пока непонятно, получится или нет. – Она легонько вздохнула и сделала едва заметную паузу. – Но даже если я перееду и не буду тут работать, мы все равно с тобой всегда будем самыми близкими людьми, да?

– Да. Спасибо тебе. – Света уткнулась в Надино плечо сопливым мокрым лицом, и та начала медленно и ласково гладить подругу по волосам. – Надь… Слушай, а как ты думаешь, мне правда уже поздно рожать?

Надя растерялась.

– Ну… Если ты хочешь, то не поздно, наверно. Ты хочешь?

– Не знаю. – Света судорожно вздохнула, и Надю снова обдало кислым запахом. – Наверно, надо рожать с кем-то, да? Вот у тебя как было – ты просто хотела ребеночка или конкретно от Вадима?

– Знаешь, у нас так давно и быстро это все вышло, что я сейчас даже не помню, – честно ответила Надя. – Я же родила в двадцать один. Мы совсем дети были, Лешке сейчас столько. Его же невозможно представить отцом.

Светлана отвернулась и смотрела теперь на мольберт, где стоял испачканный разводами краски холст.

– И мы как-то не думали особо. Поженились, чтобы родители Вадима не приставали с вопросами. И я сразу забеременела, буквально через пару месяцев. Это было так естественно… А потом уже не было желания рожать.

– Почему? – оживилась Света и пытливо заглянула в Надино лицо тревожным птичьим взглядом.

Надя помедлила.

– Знаешь… Наверно, я вышла за него, потому что мне казалось, что так будет правильно. Ну то есть он мне, конечно, очень нравился. Такой сдержанный, сильный, талантливый. И он был очень внимателен ко мне, но при этом никогда не лез в душу. И казалось, что с ним будет безопасно. Надоело метаться между бабушкой и Мариной. Хотелось чего-то основательного, крепкого. Как у Невельских… Как у вас. – Надя чуть улыбнулась, и Света кивнула.

– Да, как у нас. До поры до времени.

– Я теперь понимаю, что это всегда «до поры до времени». А тогда… Вышла замуж, родила, а потом оказалось, что муж мне не опора. И на второго ребенка я не решилась.

– Но тебе же понравилось быть матерью?

Надя улыбнулась задумчиво:

– Знаешь, Свет, когда они маленькие – это даже на физическом уровне такой кайф. Этот запах невероятный, от макушки особенно. Эта кожа нежнейшая, эта мягкость, бесконечная доверчивость. Эти их сияющие глаза. Вот он засунет палец в рот, зубы там ищет и смотрит на тебя так глубокомысленно – и в этот момент ничего в жизни больше не надо. А потом…

Надя вздохнула и, слегка отвернувшись от подруги, стала смотреть в сторону холста, с которого совсем недавно стерла свою «девочку».

– А потом ребенок растет, и ты каждый день чувствуешь, как он становится чуть дальше. И иногда это нормально и даже удобно – больше самостоятельности, меньше забот… Но ведь он этим своим взрослением с тебя по сантиметру кожу снимает. Уже не вернуть ту макушку, тот младенческий запах… Любовь не становится меньше, а выражать ее уже нельзя… В общем, я не знаю, Свет. Сложно это все. Видимо, их надо рожать подряд, пока первый маленький. А то вспомнишь все эти ночные вопли, кормление, недосып – и задумаешься.

Света сидела неподвижно, на ее лице застыло торжественное выражение.

– Зато! – сказала она, подняв вверх указательный палец. – Зато в твоей жизни есть смысл.

– Есть, я не