– А как всегда… Поверженных обвиним во всех грехах,измажем дегтем, назовем их черными, а себя светлыми, нашу доктрину – Добром, аих – Злом и призовем электорат игнорировать все их презренные попыткисоблазнить нестойкие души обещанием демократьих, тоталитарных или прочих благ.

– Ого, – сказала она с уважением, – какойразмах! На нем можно будет заработать. Этот роман обещает стать бойцовским?

Перед красивой женщиной как не каркнуть, роняя сыр, но яуспел сдавить дуре горло, а сам ответил уклончиво:

– Надеюсь. Просто надеюсь.

Ее серые глаза впились в мои, словно старалась через зрачкипроникнуть в глубь моего мозга.

– А каков сюжет?

– В двух словах не расскажешь…

Она не изменила позы, но я чувствовал, как под кожей, невыдавая себя, мышцы расслабились, а мозг уже нащупывает другие слабые места.

Отмахнулась с небрежностью:

– Я не о том. Много на нем заработаем?

– Пока об этом трудно сказать, – ответил я ещенеохотнее.

Она, стараясь не замечать, что я замкнулся, искристозаулыбалась, сказала, что посмотрит на предмет горячего, мужчинам нужно мяса,жареного мяса, горячего и с приправами, ушлепала на кухню. Я в затруднениисмотрел вслед. Нечего и думать брякнуть, что я не планирую на своей ГлавнойКниге заработать хотя бы копейку.

Остаток недели съели гости, потом сутки ухлопал на деньрождения старого друга, не виделись уже пять лет, а тут вдруг пригласил.Правда, круглая дата: сорок лет. В следующем году и я войду… нет, меня внесетпомимо моей воли, в этот возраст Мухаммада. Это же больше половины жизнипрожито, а все еще ни черта не сделал. Цезарь в двадцать лет ударился в слезы,мол, Александр Македонский в девятнадцать лет покорил всю Азию, Гаутама вдвадцать девять придумал буддизм, Иисус к тридцати годам разработал учение иначал пиаровскую акцию, Моисей тоже хрен в каком юном возрасте придумал своизнаменитые тезисы, которые для надежности приписал Богу…

Вообще-то прием хороший, испытанный. Все они якобы услышалиот самого Бога, какой дорогой идти. Я тоже иной раз приписываю самые крамольныеслова какому-нибудь Монтеню или Пифагору, кто полезет проверять, но зато какаяжелезобетонная надежность аргументов! Это ж не какой-то Владимир Факельныйвякнул глупость, а изволили изречь великие мудрецы древности. Значитца, всеверно, этой дорогой и надо идти, товарищщи.

После дня рождения, как водится, тоже день потерян длятворчества: голова тяжелая, мутит, мысли вялые, только о таблетке аспирина илистакане того напитка, который, по мнению студентов, экспортирует к нам Китай…

Неожиданно заехали отец с матерью. Оба загорелые, аки негры,поджарые, пахнущие солнцем, дачей, огородом, зеленью и почему-то медом.

– Неплохо, неплохо, – бормотал отец. Он прошелсяпо комнате, огляделся критически. – Как тебе кажется, мать?

Мама в прихожей все еще отбивалась от Барбоса, которомуумереть – не встать, но обязательно лизнуть ее в нос.

– А что, – ответила она сердито, – я сразупочувствовала, что здесь бывает женщина…

– Ну вот, – сказал отец, – раз у тебяженщина, то собака не нужна. Словом, заберем Барбосика на дачу. Пусть погавкаетмалость, чтоб соседи знали… Да и не только соседи.

Я ахнул:

– Как это я без Барбоса?

– Как и раньше жил, – ответил отец хладнокровно.

Мать, более добрая, сказала ласково:

– Сынок, он шутит. Через недельку привезем. Пусть хотьпобегает на воле! А то какой-то толстый… И морда печальная.

– Женщина в доме, – напомнил отец со значением вголосе. – Вот пес и горюет. Скоро вообще в лес к волкам, на погибель.

– Ни фига, – возразил я. – Барбос ее любит.

– Ага, значит, какая-то определенная?

– Да это коллега, – объяснил я. – Ладно, нотолько на недельку! Я без Барбоса затоскую сам. Даже выть буду.

А то и писать стану хуже, мелькнула мысль.

Родители отбыли, этот предатель только разок слабо вильнулмне хвостом на прощанье. Еще бы, на даче будет ловить жаб, нападать на ежей,носиться по лесу вволю, а не сколько я отпущу времени.

Ладно, для моей книги день все равно потерян. Чтобы хотьчто-то да делать, вернулся к сиквелу «Потерянной башни». Комп сразу начал стого места, где я бросил работать три месяца тому: синее небо, высоко паритдракон с розовыми в ярких лучах солнца крыльями, а по зеленому и ровному, каканглийский газон, полю, скачут трое рыцарей в помятых доспехах. Заднийоглянулся, погони уже нет, взмахом разрешил перевести измученных коней на шаг.

Передний рыцарь, самый молодой, пошатывался в седле. Шлем идоспехи пламенеют пятнами свежей крови. Его товарищ изредка протягивал руку,поддерживал. Длинные светлые волосы справа покраснели и слиплись, доспехииссечены, шлем и латные рукавицы потеряны, но держится уверенно, успеваетследить и за драконом, что тоже явно наблюдает за ними….

Его лицо приблизилось, стали видны шрамы на левой щеке,перебитый нос, пронзительно синие глаза. Я в раздражении ткнул в «паузу», лицозастыло, а я вылез из кресла и потащился на кухню. Потому и толстеют писатели,что когда работа не идет, а что-то делать же надо, вот так сидеть и смотретьтупо на экран недопустимо, автоматически ползешь на кухню: кофейку попить,чтобы мозги прочистить, что-то съесть, чтобы эмоции проснулись, перчиком,аджичкой, дабы острее чувствовалось… И так при каждой паузе! А они постоянно,постоянно, постоянно…

Я бурчал, клял свою лень, неспособность сконцентрироваться,кофемолка зажужжала, набрала обороты. Сейчас даже грохот авиационной бомбы заокном не услышу, до чего же противный звук, такой Инет придумали, а кофемолки,даже самых новейших моделей, визжат, как циркулярные пилы…

Наконец там натрещалось на семь чашек, стаканчик полон, этомне на одну. Но когда поставил на плиту, по спине прошел предостерегающийхолодок. Нервы напряглись, я всей кожей ощутил, что в квартире кто-то есть.Пальцы автоматически коснулись на контрольной панели цифры «ноль», ибо еслисейчас мне выстрелят в спину, то кофе в джезве поднимется, зальет плиту, потомвыкипит, джезва расплавится, начнется пожар…

В дверном проеме на кухню стоял крупный мужчина с пистолетомв руке. Ствол направлен мне прямо в лицо, мужчина молча велел кивком идти вкомнату, где компьютеры. Ноги мои подкашивались, я двигался механически, дажене испугавшись, в голове нет страха, только полнейшее отупение. Если бы сейчаспрозондировали мой мозг, решили бы, что имеют дело с полным идиотом.

В комнате еще один, тоже крепкий, плотный. Он сидел в моемкресле и торопливо настукивал что-то на клавиатуре. Человек, что шел за спиной,сказал негромко: