И враз расхотелось удирать. Он только прижался ещё раз локтем к рукоятке хозяйкиного кинжала, заткнутого за пояс и прощупываемого через суконную куртку. Так спокойнее, когда настоящее оружие-то чувствуешь. Перехватил удобнее второй фонарь, прикинул, что если тварь, что бушует в оставленном туннеле, прорвётся — что ж, не зря же с ним этот ножичек, уж на один-то бросок у Назара сил хватит. А прорваться тот может, раз уж первую решётку выломал…

…Тем временем, не замечая, как обдирает в кровь лапы, не привыкшие к каменной крошке при каждом прыжке, не помня о жажде, не задумываясь, как будет звать на помощь, когда домчится к другим людям — пёс летел вперёд по узкому тёмному коридору катакомб. Главное, что «когда» примчится, а не «если». Потому что невероятно обострённым слухом, никогда вроде бы не проявляющимся в его другой жизни, на которую сейчас словно накинули завесу, он слышал, слышал людские голоса, и не в таком уж отдалении. Тихие, но не из-за разделяющего их расстояния: просто какие-то мужчины, переговаривались негромко, вполголоса, не особо скрываясь, но сдержанно, спокойно. А главное — ещё одно неведомое чувство подсказывало псу: они помогут. От них не исходило зла, не как от того, кто сейчас, скрежеща когтями и воя, пытался проникнуть в ту самую пещеру, откуда Пёс недавно увёл щенков… ах, нет, детей. Эта тварь, что вот-вот кинется в погоню, по-настоящему опасна. Её не сравнить с притаившейся над головой плитой перекрытия, просевшей уж лет сто в одном из коридоров, куда он не пустил ребят, готовой осесть при первом сотрясении воздуха от шагов; если не пройдёшь под ней — она так и останется висеть столько же, не шелохнувшись. Не сравнить с вонючим подземным газом: да, он несёт смерть, но без умысла, просто такова его природа — умерщвлять всех, кто им надышится. Обойди его местину — и он не потянется следом, а так же равнодушно замрёт, где был, даже не поджидая жертву, а просто потому, что здесь его место, а есть эти жертвы или нет — ему всё равно…

А вот от чудовища, сообразившего, что водную полосу, оставленную старшим щенком, ему не перейти, даже на расстоянии несло стремлением убить. Уничтожить. Порвать на части того, кто осмелился бросить ему вызов. Но почему-то он всё упорно кидался на непреодолимую преграду, пытаясь добраться до неведомой Псу цели. Впрочем, почему неведомой? Скорее всего, Он рвался к девочке, которую забрали щенки… или дети? В голове у Пса временами всё путалось. То он называл своих спутников человеческими именами, то переходил на собачьи… У-у-у… Что с ним происходит? Он до сих пор не мог ни понять, ни вспомнить, что же случилось до того, как свора одичавших собак загнала его в какой-то подвал…

То ли инстинкт защитника, то ли какие-то установки, оставшиеся от прошлой, неизвестной жизни, толкали его вперёд, заставляя давить в себе желание чисто животное: вернуться, заслонить собой щен… детей, спасших подругу, сразиться насмерть с их преследователем, опасным, очень опасным. Нечто другое, уж точно не пёсье, потому что называлось чудным словом — «рас-су-док» — так и кричало ему, что вернуться и заслонить можно, только проку от этого не будет: страшный Он, о котором бормотала девочка, скорее всего расправится с ним в считанные секунды, и жертва окажется напрасной, а усталых детёнышей он быстро отловит по одному. Но вот если успеть позвать на помощь тех, кто неподалёку, матёрых мужчин, от которых исходит уверенность в себе, какая-то весёлая Сила, да, вдобавок, рядом с ними звякает оружие… Отчего-то Псу очень знаком был этот звук: бряцанье шпаги или кинжала: как если бы… Нет, не время сейчас теряться в догадках, откуда ему знакомы звуки. Главное — найти и позвать на помощь. И суметь увести за собой.

Отчего-то неприспособленными к бегу оказались только подушечки на лапах, а само тело… о, то неслось вперёд, невольно даря наслаждение скоростью, ощущение, как поёт и откликается каждая мышца. Будто и не оставался за плечами целый день брожения по каменному лабиринту. Может, помогло благословение мальчишки? «Благословение»… Вот ещё одно человеческое слово. И как странно, что он не смог в своё время разобрать, о чём лает и воет напавшая на него стая, но понимает человеческую речь…

Вот оно! Впереди забрезжил свет. Ещё десяток собачьих прыжков — и стало ясно, что он пробивается в щели между дверными досками. Буквально врезавшись в дверь, Пёс отскочил и истошно залаял, срываясь на вой.

— Это ещё что? — тотчас отозвался за дверью изумлённый мужской голос. — Братья, никак псина? Откуда она там?

— Плохо воет, — озабоченно подхватил второй. — Что-то стряслось. Открывай, брат Бруно!

— И то… Похоже, с кем-то беда.

Лязгнул засов. Откинулась дверь. В освещённом проёме появилась невысокая фигура в монашеской рясе. Отблеск лампы сверкнул на коротком клинке… Ого, да монах не просто со всей дури сунулся в темноту, а ко всему готовый, даже к тому, что из-за загадочной собаки выскочит ещё кто-то, более опасный… Сдерживая естественный порыв отпрянуть и заскулить, Пёс застыл, как вкопанный, только бока всё ещё ходили ходуном от частого дыхания. Как вести себя дальше, чтобы не закололи?

За спиной монаха выросли два похожих силуэта в рясах.

Их трое! И все при странных светлых клинках! И с распятьями! Отчего-то Пёс был уверен, что существу, которого остановила намоленная мальчишкой вода, распятье так же опасно, как… посеребренная сталь. Значит, помогут! Вот только сразу кидаться к людям — опасно, можно напороться на стальное жало. Показать, показать, что он смирный…

Он припал передними лапами к каменному полу, склонил голову, заскулил. Униженная поза далась нелегко: что-то внутри так и негодовало, дескать, нельзя настолько унижаться, это отвратительно! Но тот же «рас-су-док» напомнил, что по его следам спешат дети, которым почти наступает на пятки неведомое чудовище.

— Ды ты никак помощи просишь? — недоверчиво спросил человек. — Гляньте, братья! Животина кланяется!

— А это не ловушка? — усомнился один из тех, что за его плечом. — Какой-то он необычный. Уж не оборотень ли?

Взвыв от отчаянья, Пёс пополз к тому, кто стоял ближе, на брюхе. Ему надо, чтобы люди поверили, надо, и гори она огнём, собственная гор-дость… Ухватился зубами за подол сутаны и рванул, отступая, за собой.

— Вот что, братья, — услышал над собой решительное. — Может, то и оборотень, но только светлый, я с такими дело имел, их породу знаю. Помощи он просит, я вам точно говорю.

Пёс задёргал сильнее, упираясь лапами в пол, и часто задышал от усердия.

— Ты меня понимаешь? — вдруг спросил монах, бесстрашно к нему склоняясь. Тот изо всех сил закивал. — Что, твои хозяева в беде?

Слово «хозяева» царапнуло очень уж неприятно, но Пёс проглотил обиду напополам с возмущением и сморгнул, вновь кивая.

— Тогда спеши, брат Бруно, — скомандовал тот, что оставался позади всех — вероятно, старший. — И ты с ним, брат Симон. А я тут на страже. Ежели что не так — шлите Зов, я кликну подкрепление. С Богом!

— Веди, друг! — кивнул Бруно Псу.

Едва не застонав от облегчения, тот выпустил полу рясы и прянул в темноту. Да так и завертелся на месте от неожиданности: над его спиной затрещал, разгораясь, светящийся шарик. «Святоши…» — мелькнуло ещё одно знакомое слово. «И впрямь многое умеют»… И рванулся вперёд, поначалу сдерживаясь, а потом в полную силу, поняв, что братья-монахи не только не отставали, но даже не запыхались.