Самого по себе.

И это тоже казалось странным, потому что еще недавно Астра, встретив подобного человека, всенепременно спряталась бы. И потом бы еще долго уговаривала себя выйти за порог.

Даже в больнице.

А теперь она стояла и ждала.

– Уедем, – сказал он, вставая на одно колено. – Я, как только увидел вас, так и влюбился…

– Ложь.

И это сказать получилось легко.

Путятин поморщился.

– Вы довольно резки. Но… пускай, так даже лучше. Я привык быть честным. Вы поможете мне, а я помогу вам.

– Чем?

– Выбраться из этой дыры. Боги… я в ней всего месяц, а уже повеситься охота. Тоска смертная. То ли дело Москва… – он блаженно зажмурился, Астра же промолчала. Да и что говорить? Он не лгал. – Ленинград тоже хорош, но по-своему… белые ночи, темные воды, эта вот атмосфера, когда кажется, что живешь на самой грани, что еще немного и мир перестанет быть настоящим. Ее надо почувствовать.

– Не мне.

Астра покачала головой.

– Я могу поспособствовать. У меня множество знакомых! Вам выделят квартиру. Хорошую. Хотите, в доме писателей, это несложно, накропаете пару стишков, войдете в число молодых авторов, потом издадитесь по линии малых народов…

– Я не хочу.

– Или еще по живописи. Сейчас много направлений, когда реализма особого не требуется, если опять же двигаться по линии малых народностей.

– Нет.

– Почему? – он был искренне удивлен.

– Потому что мне и здесь неплохо, – Астра огляделась и улыбнулась. Ей ведь и вправду неплохо. В позапрошлом году обои в коридоре переклеили. Сначала сдирали старые, которые отходили тяжело, с хрустом.

Зачищали стену.

Ниночка ругалась, чихала и убегала из дому. Сестры Красновские ворчали. Эвелина жаловалась, что от этой пылищи того и гляди голос потеряет. Но она-то и достала новые обои, светлые с тонкими нитями березовых веточек. Их потом все по рукам пустили, разглядывая и гадая, стоит ли такую красоту на коридор тратить. А Ниночка фыркнула и тоже себе принесла, не с листочками, но с крупными бутонами роз. Бутоны были покрыты тяжелой позолотой, и Ниночка посматривала на всех сверху вниз.

Ни у кого больше нет таких.

Астра тоже помогала клеить. И в коридоре, и Ниночке, правда, держать листы или резать их, и уж тем паче на стену класть, ей не позволили, но вот доверили смешивать крахмал с водой, а потом мазать эту быстро густеющую, желеподобную смесь на полосы.

Ингвар вынес старые дорожки.

А уже потом, на кружке, куда звали Астру, но она побоялась идти – какая она была трусливая дура – сплели новые, из остатков тряпья, и бабушка сама их заговорила.

– Здесь? – кажется, этот человек что-то такое ощутил, что ему категорически не понравилось.

– Здесь, – подтвердила Астра, коснувшись стены.

Дело не в обоях.

В самом месте, принявшем ее, позволившем пустить корни и сохранившем их, такие слабые, изуродованные. Дело в бабушкиной силе, что пропитала стены и потолок, и каждую-то вещь в комнате Астры. Дело в песнях Эвелины, не в тех утренних распевках, которые многих раздражали, но в других, которые она напевала под настроение. И когда напевала, то все в квартире замолкали, тихо открывали двери, чтобы было лучше слышно, и сидели, слушали, вбирали ее силу и тоску.

В самой Эвелине.

В Калерии.

В Ниночке с безобразным ее легкомыслием и эклерами, которые она исподтишка совала Розочке, хотя после хмурилась и делала вид, что не желает иметь ничего общего с дивами. В Ингваре.

Сестрах Красновских.

Даже в Антонине, которая всем врала, но… она имеет право на свою тайну.

Астра вдруг отчетливо поняла все это, о чем пыталась рассказать еще бабушка, но не нашла правильных слов. А может, просто сама Астра не готова была слушать.

Главное, теперь она поняла.

И улыбнулась.

И сказала человеку:

– Это мой дом. Мое место.

А человек вдруг попятился, прижимаясь к стене, словно увидел перед собой что-то… страшное? Или удивительное? Лицо его стало таким… беспомощным.

– А то, что вы хотите, – сейчас, чувствуя, что становится целой, почти как там, в лесу, Астра могла позволить себе великодушие. – Это не лечится. Это ваша природа. Ее не исправят даже дивы. Но вы это знаете.

И по бледности, залившей его лицо, поняла: знает.

– Я… я могу заплатить, – он схватил Астру за руку. – Сколько скажете… только… я не могу так больше! Я… это не природа. Это не может быть природой! Это противоестественно и…

Его глаза вспыхнули.

– Вы просто не хотите! Как остальные! Треклятые твари…

Астра стряхнула пальцы его, что получилось легко.

Покачала головой.

– Надо просто принять себя, – поделилась она обретенным вдруг знанием. – Таким, как ты есть.

– Да что ты…

– Астра? Простите… – Матвей появился вдруг, и хрустнула, рассыпалась защитная пелена, закрывавшая коридор. – Все хорошо?

– Да, – Астра улыбнулась.

А что? У нее как раз было все хорошо. Или будет. Обязательно будет.

Сдавленный всхлип за спиной заставил Матвея обернуться.

– Кажется, – сказал он. – Вы слишком много выпили. Вызвать вам такси?

– …дорогая, ты пойми, что дело не во мне! Дело в науке! – Чуднов говорил жарко и страстно, прижимая Викторию к себе. И еще недавно она была бы счастлива, теперь же только и думала о том, как бы избавиться от тяжелых душных этих объятий. – Подумай, чего я добьюсь! Чего мы добьемся вместе с тобой! Мы уедем не в Ленинград, в Москву… нам дадут квартиру, дачу…

Квартиру хотелось.

Дачу тоже.

Только не с ним и не такой ценой.

– Никто ничего не узнает, – он поглаживал плечо Виктории, полностью увлеченный безумною своей идеей. – Сколько здесь людей! Сейчас еще выпьют, танцы начнутся. Тебе всего-то надо, что вывести девочку…

– И что с ней будет?

Нет, к дочери соседки Виктория любви не испытывала. Честно признаться, она в принципе не испытывала любви к детям, тем паче посторонним, а уж эта конкретная была надоедлива и раздражала несказанно. Но это еще не значит, что Виктория готова причинить ей вред.

– Что? – в глазах Чуднова ей виделся туман безумия.

– С девочкой что будет?

– Я тебе дам конфету. А ты ей. Она уснет. Пока спрячем на чердаке, я смотрел…

…даже так?

И отчего Виктория не удивлена, скорее уж ей мучительно любопытно, что еще она упустила в этом вот человеке.