В мире воды и глины бочки для Платона довольно[32].

Если мухтасиб замазывает глиной двери питейных домов[33],

Нам, пьяницам, губ цвета вина довольно.

Не упрекай кипарис за отсутствие плодов, о куропатка,

Зеленого листка в качестве подарка ладно сложенным людям

                                                                                          довольно.

В саду щедрости из-за засухи не осталось финиковых пальм,

Доколь ты будешь одержим желанием пускать корни,

                                                                       о Карун, довольно!

Все, что ты совершил в юности, – простительное невежество,

Рассвет прозрения занялся в старости, теперь довольно!

Автор одной из первых советских работ, посвященных индийскому стилю («Индийский стиль в поэзии на фарси конца XVI–XVII вв.», Ташкент, 1971), З.Г. Ризаев связывал словосочетание вус‘ат-и машраб с именем Баба Рахима Машраба (1636–1664), мистика, поэта и проповедника, известного под прозвищем «Безумец» (Дивана), обвиненного в вероотступничестве и повешенного в Балхе. О его жизни сложилось множество легенд, в том числе анонимная повесть «О безумце Машрабе». Он слагал стихи на тюрки и персидском, вел дервишеский образ жизни и много странствовал по Ирану, Афганистану и Индии. З.Г. Ризаев полагал, что Машраб был создателем оригинальной философско-религиозной школы, генетически связанной с натурфилософскими, религиозными и социально-этическими концепциями ‘Алишира Наваи, и что его последователями были многие представители поэзии индийского стиля.

Среди стихов персоязычных стихотворцев этого времени действительно можно найти газели с радифом «машраб». Ученый достаточно искусственно толковал газели с упоминанием слова машраб как посвящения Баба Рахиму. Поскольку слово, взятое Машрабом в качестве псевдонима, многозначно и может пониматься как: 1) «водопой»; 2) «характер, природа, нрав», трактовки этих газелей З.Г. Ризаевым не кажутся убедительными. Представляются столь же малодоказательными и предложенные автором книги толкования большинства приводимых поэтических примеров, что в свое время отметила Н.И. Пригарина. При этом нельзя полностью исключить вероятность того, что поэты, слагавшие подобные газели, могли в некоторых случаях намекать на эту известную личность. Что касается совпадения в выборе рифм или радифов у значительного числа поэтов, пишущих в этот период на персидском языке, то оно указывает, на наш взгляд, в первую очередь на масштаб распространения практики «ответных» газелей и на сохраняющиеся тесные литературные контакты между отдельными регионами «большого Ирана». Стилистическая общность персоязычной поэзии XVII в., развивавшейся в разных регионах, подтверждается и наличием большого количества перекликающихся мотивов.

Очевидно, что концепт «широта натуры» в рамках творчества поэтов индийского стиля развивает традиционные суфийские представления о совершенствовании человека на пути довольства малым, благородства и щедрости, преодоления гордыни и алчности, накопления духовного опыта и знаний. Концепция «единства Бытия», проецируемая в сферу социальных и конфессиональных отношений, должна была помочь людям найти способы разрешения конфликтов и снятия противоречий. Подобные устремления поэтов индийского стиля оказались созвучны умонастроениям в могольской Индии той поры, и, возможно, мотивы единства и единения были одним из способов поэтического осмысления религиозных исканий императора Акбара, предпринявшего попытку создать универсальную религию под названием «Божественная религия» ( дин-и илахи), а также концепции «всеобщего мира» (сулх-и кулл), принадлежащей одному из принцев Дара Шикуху (1615–1659). Попытка религиозных реформ была нацелена на преодоление извечной мусульманско– индуистской розни и должна была привести к межконфессиональной гармонии. Характерно, что и вся культурная политика Великих Моголов была направлена на слияние двух традиций, чему способствовали созданные переводческие школы при дворе Акбара под покровительством Хан-е Ханана и при дворе принца Дара Шикуха. В них были выполнены переводы на персидский язык таких выдающихся памятников древнеиндийской культуры, как «Упанишады» и «Махабхарата», а также современных индийских литературных шедевров, например, «Рамаяны» Тулсидаса. Идеи веротерпимости и социальной гармонии Саиб облекает в традиционные мотивы суфийской газели:

Волна вина и волна вод вечности – едины,

Пусть лады разные, мелодии – едины.

Хочешь, ступай в Ка‘бу, а хочешь – в Сомнат[34],

К чему печаль о разных путях, проводник – един.

Эти «мы» и «я» были результатом единения —

Когда сто сердец сближаются друг с другом – они едины.

Око праведника не зрит законов различия,

В лучах солнца тени шаха и нищего едины.

Если нам выпала единица, а другим – шестерка[35],

Мы не теряем надежды, ибо Бог – един.

Мотивы единения находят выход и в стихотворениях дружественной и любовной тематики. Отметим, что жанр дружеских посланий (ихванийат) приобретает в лирике индийского стиля больший удельный вес, чем в предшествующие периоды. Это связано с уже отмечавшейся выше новой атмосферой взаимоотношений поэтов XVII в. Друг близок Саибу, они едины с ним в мыслях и словах:

[Во мне жива] память тех дней, когда мы были близки,

У нас были общие мечты, общие песни, общие мелодии.

Мы были едины, как смысл одного бейта,

[Мы были едины], как два мисра‘, хотя внешне были

                                                                                   разделены,

Вдали от дома не было нам преграды на пути единения.

Где бы мы ни оказались, получали мы вести друг о друге.

Значительное место в творчестве представителей индийского стиля занимают натурфилософские мотивы и образы, что, по всей видимости, отражает их общий интерес к естественнонаучным проблемам. Вслед за большинством средневековых мыслителей поэты XVII в. усматривают основу вещественного мира в четырех элементах, подчеркивая, однако, их противоборство, изменяемость и взаимопроникновение. Так, в одной из своих газелей, сложенной в ответ на газель Джалал ад-Дина Руми, поэт призывает слушателя обрести свое место в мире через понимание его вечной изменчивости. Это одна из немногих газелей поэта, которая носит откровенно назидательный характер, она велика по объему и скорее напоминает религиозно-дидактические касыды прошлых веков:

Под куполом небосвода, несущего смуту, не спи,

В тени моста в сезон весенний не спи…

Небосвод застыл с мечом Млечного пути в руке,

Под тенью этого сверкающего меча не спи.

Ложится земля под ноги урагана смерти,

Как пыль на этом взятом взаймы ковре не спи.

С четырех опор элементов падают обломки,

Меж четырех противоположностей по своей воле не спи!..

Взяло гало Луну в свои крепкие объятия,

Ты тоже из влюбленных, но пусты твои объятия – не спи…

У тебя земли и воды не меньше, чем у крестьянина.

Из семени своей слезы тоже взрасти зерно, не спи!

Поэтическое творчество Саиба представляется идеальным воплощением практически всего набора специфических черт стиля эпохи, отчасти уже описанных нами в поэзии других авторов, его современников – ‘Урфи