Хор мнений историков и современников в характеристике этого генерала однозначно доносит до нас его одиозность. Здесь уместно привести свидетельство К. Клаузевица (состоявшего при Фуле в то время и давшему негативную характеристику всей его предшествуюшей деятельности в прусской армии) об его «изолированном» положении в среде русского генералитета: «Он не знал языка, не знал людей, не знал учреждений страны, ни организации войск, у него не было определенной должности, не было ни какого подобия авторитета, не было адъютанта, не было канцелярии; он не получал рапортов, донесений, не имел не малейшей связей ни с Барклаем, ни с кем-либо из других генералов… Все, что ему было известно о численности и расположении войск, он узнал лишь от императора: он не располагал ни единым полным расписанием, ни какими-либо документами, постояннно справляться с которыми необходимо при подготовительных мероприятиях к походу»[373]. План Фуля, который, как известно, так и не получил официального одобрения, относился к числу проектов, задуманных императором и рассчитанных на обман общественного мнения[374]. Фигура же Фуля была выбрана как самый подходящий и идеальный объект для критики военных и общественных кругов[375]. Эту ситуацию очень тонко подметил проницательный Ж. де Местр. По его мнению, это был «пруссак с головой, набитой древней тактикой и тщеславными преданиями; каменщика сего приняли здесь за архитектора»[376]. Налицо же имелся требуемый результат ― практически не нашлось генерала в Главной квартире, не бросившего камень в «фулев» огород. В составе генералитета имелся только один генерал-адъютант А. П. Ожаровский, которого можно было бы назвать сторонником или почитателем идейного багажа генерала Фуля[377]. План Фуля был явной попыткой переложить ответственность за предстоявшее отступление на плечи пруссака-схоласта. Из современных авторов высказанное мною мнение поддержал даже мой всегдашний оппонент О. В. Соколов, ознакомившись, вслед за мною, с сохранившимися архивным материалами этого генерала[378].

Возможно, у Александра I, помимо Фуля, имелись и другие кандидатуры, готовившиеся на заклание в жертву праведного гнева общества и генералитета. Например, начальник штаба 1-й Западной армии Ф. О. Паулуччи, которого штабные генералы буквально «съели» в течение нескольких дней, и он просто не успел стать «козлом отпущения». Таким образом, Александр I умело, как через громоотвод, отвел первые удары молний от истинных творцов отступательной стратегии, то есть от себя и от Барклая. Но только на небольшой промежуток времени[379].

Главный «виновник» всех бед и «русская» партия

Вскоре Александр I покинул войска. Перед отъездом в Полоцке русский монарх якобы заявил Барклаю де Толли: «Поручаю вам свою армию; не забудьте, что у меня второй нет; эта мысль не должна покидать вас»[380]. И, дав наказ Барклаю далее продолжать отход, оставил главнокомандующего 1-й армии один на один с генералитетом. Военный министр и он же по совместительству главнокомандующий 1-й Западной армии до этого старался не ввязываться в бушевавшие вокруг Александра I придворные баталии. В доказательство можно привести его письмо жене от 26 июня (8 июля) 1812 г.: «Я редко, вернее даже совсем не бываю в Главной квартире императора, она представляет собой настоящее гнездо паразитов, которые только интригуют, строят козни и склоняют нашего превосходного монарха к нерешительности и недоверчивости. Я заметил уже некоторые последствия нашего непоследовательного поведения»[381]. И вот против этого «гнезда» ему и предстояло бороться в первую очередь, а в атмосфере интриганства он стал очень быстро вторым объектом для критики, еще более сильной, чем в отношении Фуля. Именно дальнейшее претворение в жизнь отступательной стратегии в практике боевых действий после соединения двух армий (Барклая и Багратиона) послужило мощным толчком для возникновения в армейских рядах уже настоящей военной оппозиции.

Как блестяще доказал в своей монографии «Неразгаданный Барклай» А. Г. Тартаковский (едва ли не первый, кто так полно описал борьбу генеральских группировок в июле ― августе 1812 г.), взрыв антибарклаевских настроений пришелся на период боев под Смоленском[382]. Под этим городом единство действий двух армий требовало уже и единства власти. Если развенчание дрисской затеи Фуля проводилось в узком кругу придворной и штабной сферы под присмотром императора, то в акции против военного министра оказались втянутыми уже широкие слои офицерского корпуса. Причем этот процесс явно вышел за рамки простой критики, он уже не поддавался контролю со стороны российского монарха из-за его отдаленного пребывания и грозил принять стихийные черты. Первопричиной конфликта в армейских верхах стал профессиональный аспект, но, помимо него, следует указать и на комплекс застарелых проблем, наложившихся на создавшуюся ситуацию.