эту деликатность. Все же она не ошиблась, обратившись к этому человеку. Он сдержаннее ее, а в мире Розы Игоревны это многое значило.

* * *

– Ты соображаешь, который сейчас час? – возмутился Соболевский, с трудом разлепив глаза и ощупью обнаружив телефон на тумбочке.

– Да, два ночи, – невозмутимо ответил Дрогобыч на том конце линии, – и захвати файлы по делу. Ой, только не начинай день с вранья, что не взял их домой.

Света – жена Алека – проснулась, зевнула и передала Дрогобычу, что он эгоистичная скотина и она не будет больше печь его любимый торт «Наполеон» ко дню рождения.

– Скажи Свете, что я тоже ее люблю. Поторопись.

Гудки в трубке. Капитан чертыхнулся, поднялся и стал натягивать трусы.

* * *

Маленькая катана, или японский нож танто вытворял в умелых руках убийцы великолепный танец смерти. Разрезы на все еще живой жертве выглядели идеальным рисунком. И ничто не отвлекало творца-чудовище от своего развлечения. Запах пота, рвоты, мочи, духов, прокисшей еды. Молодая женщина извивалась, выла сквозь кляп, натягивала веревки.

– Молчи, дура. Просто молчи. На-до-е-ла.

На. Первый удар в лицо.

До. Второй удар в горло, чтобы из вспоротой сонной артерии брызнул кровавый фонтан.

Е. Вспоротый живот, и от хлюпающего звука крови убийца сладко потянулся, встряхнулся, словно отдохнул.

Ла. Это просто взрез на трупе бедренной артерии. Симметрия. Завершение. Бис.

Вторая девчонка тряслась, как в лихорадке, беззвучно рыдала, оставалось надеяться, что это не мешало ей смотреть. Мужчина ухмыльнулся, прошел мимо, к большому круглому зеркалу, присел на корточки и по обыкновению попытался сколоть клинком осколки. Удар. И снова удар. Скрипучая ломкая сука! Оргстекло! Убийца зажал рот окровавленной кожаной перчаткой, чтобы не зарычать от досады. Услышал, что девчонка захрипела. Змеиная улыбка на губах и ласковый, воркующий, хотя и ледяной голос.

– Сейчас, моя хаврошечка, только глазки. Ну, ну, не бойся. Я припас для тебя сюрприз.

* * *

На этот раз Дрогобыч открыл сразу. Аккуратно подправленная щетина, словно он какой-то стильный модник. Русые волосы уложены, что ли?

– Ты что, укладку сделал? – зевая, полюбопытствовал Алек.

– Балбес, – приласкал друга Дрогобыч, пропуская его вперед на кухню.

На огромном круглом деревянном столе дымились две кружки ароматного кофе.

– «Блю Маунтин» средней обжарки, как я люблю, – Соболевский с наслаждением сделал мегаглоток, прищурился на Дрогобыча, – это вроде ты так извинился за то, что вчера было?

– Не льсти себе, – типичный ответ в ответ, – хочу тебе кое-что рассказать.

Капитан слушал, медленно пил кофе, чуть хмурился, когда услышал имя предполагаемого убийцы, покусал костяшки кулака.

– Пиздец котенку.

Потом придвинул две папки с подшитыми листами экспертизы, протоколами дознания, кричащими фотографиями. Женщин убивали в собственных домах. Перерезано горло. Не секс. Основная черта маньяка – порез углов рта, чтобы казалось, что убитая улыбается, и кровавая обводка, как у клоуна. Иногда рот надрезали вниз, тогда это грустная маска. Чаще губы выглядели как жуткий кровавый оскал радости. Несколько раз эксперты отмечали запах формальдегида, но связать его с резней пока не смогли.

– Ты знаешь, что эти материалы запрещено выносить из участка? – внимательно выслушав про информатора, спросил Соболевский.

– Я подкупил охранника, – без улыбки ответил Дрогобыч, – файлы принес?

Алек фыркнул. Ну конечно, они оба, видимо, подкупили одного и того же охранника, под кодовым именем «захотел и взял изучить дома».

Друзья сидели голова к голове, уткнувшись в ноут, тянули кофе. Когда стало светать, Дрогобыч приготовил тосты с сыром. Спустя пять часов бесконечного просматривания материалов у Соболевского затекла шея. Из мелочей в деле складывался пазл. Важной деталью стало то, что обе жертвы были прикованы конвойными, шарнирными наручниками, обеспечивающими больше неподвижности, ограничений и мучений. Плюс к психологическому портрету убийцы – жестокость, наслаждение от мук жертвы.

– И никакого шибари, – заметил Соболевский, – почему?

– Это только для второго случая, для Оксаны, – спокойно ответил Дрогобыч, – это личное. Что с зеркалом и той жертвой, которая после нападения в коме?

– Выколоты глаза и просто прикрыты осколками.

– Две первые жертвы знакомы?

– Да.

– Возраст?

– Двадцать пять той, что сейчас в коме, а убитой тридцать семь, – Соболевский поднялся, чтобы сварить в турке еще кофе, – это важно?

– Важно, что они знакомы, Алек, а две следующие – нет.

– Хм, – глубокомысленно согласился капитан, – что дальше?

– К сожалению, извинение перед твоим начальством, – со вздохом признал факт Дрогобыч, – эксгумация тела, повторная экспертиза. Глеб Ядович наш любит возиться с разлагающимися трупами, верно же? – Профайлер ясным взором взглянул на вялую улыбку капитана. – И в гости к нашей коматозной красавице.

– Юлий! – укоризненный, искренний возглас Соболевского.

– Из-за недосыпания в тебе человечность играет особенно яркими красками, – улыбнулся Дрогобыч, подталкивая друга к выходу.

* * *

Про акт извинения перед Кротовым Соболевский Дрогобыча даже не спросил. Все красноречиво было написано у того в блестевших угрюмой яростью темных глазах. Зато разрешение на эксгумацию получили очень быстро.

Судебный эксперт Глеб Эдуардович со съехавшими набекрень профессорскими очочками, забираясь в полицейский УАЗ, ядовито прошипел капитану:

– Наличие этого выскочки в вашей жизни превращает вас в смутьяна, и это добром не кончится.

– Это точно, Глеб Эдуардович, – усмехнулся Алек, усаживаясь за руль своей машины, чтобы мотнуться к «коматозной красавице».

Пока ехал, позвонил капитан Марс и пророкотал в трубу, что обнаружено еще два трупа. Почерк тот же; бытовка, прошло не больше суток, две женщины, но на этот раз молоденькая девчонка жива, да, глаза выколоты, но в таком шоке, что лечить ее еще и лечить лоботомией, да. Бедная, братцы, бедная девка.

– На руках веревки? – уточнил Соболевский, на утвердительное «ага» повернулся к Юлию. – Орудие убийства?

– Подождем экспертизу, но думаю, что-то в японском стиле. Знаешь, Алек, что меня удивляет?

– Тебя удивляет? О-хо-хо, – отозвался тот, выкручивая руль в сторону съезда на больничную подземную парковку.

– Почему сейчас эти трупы пошли как урожай грибов в удачный год?

Соболевский молчал, а потом зло и напряженно ответил:

– Так год такой. Долбаная память о Гюрабаде.

* * *

Мать Ольги Игнатовой, двадцатидвухлетней девушки в коме, сказать ничего не могла. Исхудавшая, измученная, неряшливая, она сжимала руку дочери и тихо, безутешно плакала. Студентка подрабатывала в баре. Мариночка работала вроде бы где-то администратором. Сдружились из-за собак. У Мариночки тоже йорк был. Фисташка так скучает по Оле. А у Марины же еще детки. Двое. И женщина снова завыла. Соболевский кусал губы и катал желваки на скулах. Ненавидел себя за то, что ни черта не может сделать.

Когда Дрогобыч присел на корточки перед матерью Ольги, взял ее за руку и, прямо глядя в глаза, мягко произнес: